А что было делать после этого интервью знаменитому карибскому писателю? Вне всяких сомнений делать было нечего, ибо был он абсолютный вегетарианец и не ел уже несколько лет. Вполне логичным выглядит его самоубийство на почве ревности, которую он питал к самому себе. Да, он был так непостоянен, сколь и лжив, изворотлив, пакостен, изменял себе с тысячами случайно встреченных людей: продавцами книжных лавок, сантехниками ЖЭУ, поварами ведомственной столовой, куда порой спускался писатель посмотреть, как обедают соотечественники, лифтёрами и водителями грузовиков, мужчинами и женщинами, так было его творческое я бисексуально, и ни в одной из измен не находил себе удовлетворения, ибо был однолюб. Но, собственно, эти измены были лишь мнимостью, игрой его ума, болезненно напряжённого в маниакальной приверженности к карибскому. Гораздо существенней измены другого рода, с собой, к которому он и ревновал более всего. Тысячи раз он изменял себе с собой, причём не мог уже винить кого-то одного - он винил обоих, и ревновал к обоим. Было совершенно ясно предопределено, что однажды он не выдержит постоянной внутренней вражды, ибо во вражде ему, одному, всегда, - противостояли те двое, как минимум двое, но их всегда было больше - его всегда было больше, ибо уличение во лжи, которое он раз от раза проводил в отношении двух, порождало третьего, и этот третий, становясь не менее одиозной фигурой, чем те двое, - со временем и не слишком заметно, переходил во враждующий лагерь. Собственно, противоположная сторона представляла собой клоаку, скопище ублюдков, предателей, кишащую навозную кучу, где в миллионах комбинаций спаривались разные твари, идентифицируемые им самим. Процесс был необратим, катастрофичен, лавинообразен. Он вряд ли смог бы объяснить, в чём состоял факт измены, однако само наличие такого факта не оставляло сомнений. Видимо, писатель был глубоко верующим, потому выбирающим человеком, искренне убеждённым в том, что является безбожником, глубоко переживающим проявления своей религиозности, страдающим от этого в чрезвычайном, чрезмерном объёме. Однажды просто подошёл его час, и он вложил ствол себе в рот, и нажимал на курок, ни секунды не сомневаясь в правильности выбора.

Хоронить его пришли несколько человек, близко его не знавшие: служанки, камердинер, пара-тройка усталых коммивояжеров, привозивших свежие напитки из минеральных солей. Были также те немногочисленные вечно в чёрном старушки, что никого не знали среди родных и знакомых, однако никогда не пропускали церемонии. Пусть земля ему будет пухом.