Действующие лица:

1. Я – дзен-буддист в малиновых штанах.
2. Дерешев – широкой души копейчанин.
3. Иткис – отец двоих детей.
4. Туберт – всегда бывший Губертом.
5. Хайдаров – посетитель Канарских островов (в прошлом).
6. Мухаметов – алкоголик и разгильдяй.
7. Гладких – чебаркульский рабочий.
8. Чумаков – слесарь-сборщик ЧТЗ.
9. Соннов – тунеядец, нигде по существу не работающий.
10. Этот, как его – а, ч-черт, забыл...
11. Семенов – монтажник и отец.
12. Командир – тоже слесарь- сборщик ЧТЗ
13. Абрамов – заводской инженер.
14. Коморин.
15. Волков – еще один слесарь-сборщик ЧТЗ
16. Клокотин – .
17. Жуланов – курганец.
18. Мельников – чебаркулец.
19. Панфилкин.
20. Колкотин – курганец в клетчатой рубашке.
21-23. Умельцы.

Полковник Капустинский.
1-й подполковник.
2-й подполковник.
Старшина – сержант 4-й роты.
2-й взвод – курганцы.
Филипп Дик – писатель.



— Мне еще не разу не приходилось играть в футбол в пьяном угаре, — сказал мастер спорта по прыжкам в высоту (в прошлом), алкоголик и широкой русской души копейчанин Дерешев. Это было правдой, Дерешеву приходилось много раз в футбол, и еще он чаще бывал в пьяном угаре, но совместить эти два занятия ему удалось сегодня впервые.

— И мне, — обязательно сказал мастер завода ЖБИ, отец двоих детей, по духу старый российский интеллигент Иткис, и тут же спрятался за чью-то спину. Ему ни разу не приходилось играть в футбол, в том числе и в пьяном угаре, в котором он пребывал не то чтобы часто. Не пришлось ему и сегодня.

Еврей Туберт, всегда бывший Губертом и лишь вчера ко всеобщему удивлению оказавшийся Тубертом, молчал.

— А мне приходилось, — обезоруживающе улыбался комсомольский секретарь (в прошлом), посетитель Канарских островов (в прошлом), совершеннейший разгильдяй и нахал Хайдаров. Ему, кажется, все пришлось в этой жизни.

Вышеупомянутый еврей Туберт молчал.

— Так вот из-за кого мы проиграли ящик пива со счетом 3:1, — с игривой угрозой в голосе Хайдаров встречал только подошедшего Мухаметова, такого же алкоголика и разгильдяя, как и вышеупомянутые Дерешев и Хайдаров. Мухаметов был пятым полезным игроком и не справился с обязанностями вратаря, в чем не стеснялся сознаться.

— А кто, а кто был капитаном ваших победителей, — торопливо и значительно для себя спросил Иткис.

— А вот он, герой-чемпион, — Хайдаров указал на чебаркульского рабочего Гладких. Все взоры собравшегося общества обратились к нему. Гладких, оказавшись в центре внимания, неожиданно смущенно улыбался.

— А кто у тебя был в команде? — опять внимательно спросил Иткис.

— Все наши ребята иногородние...

— Команде алкашей-победителей физкульт-привет! — по-солдатски крикнул сборщик-слесарь ЧТЗ Чумаков, тут же радуясь своему дерзкому остроумию.

Туберт молча читал журнал «Огонек».

— Что-то нашего генерала не видать... – с безразличной грустью в голосе сказал кто-то из толпы.

— Сегодня в нашем пиво с утра завезли, наверняка полковник там, — заспанным голосом сказал нигде по существу не работающий тунеядец Соннов.

«Четыре месяца ему до дембеля, будет на приусадебном участке кур разводить и гладиолусы выращивать», — почему-то подумалось мне, самому низкопробному с точки зрения ценностей человеческих дзен-буддисту в малиновых штанах, зеркальных солнцезащитных очках, безрукавке на голое тело и рваных кроссовках «Адидас» на босу ногу.

Тем временем течение разговора неумолимо несло собравшихся вперед.

— ... в «Салюте» пиво поганое, мочой отдает, и собираются там одни синяки, — а вчера, — с кем мы были? — кажется, Дерешев, ты был, да?, потом... , а, ну да, Мухаметов, Чумаков, потом этот, как его – а, ч-черт, забыл, а еще, Семенов, ты кажется был – в погребке-то генерал-майор к нам подсел, и ну давай Капустинского нашего лажать... Ох и ужрался этот генерал...

Монтажник и отец Семенов, услыхав свою фамилию, встрепенулся. Был видно напряжение его мысли – он желал непременно что-нибудь достойное.

— Да-да, генерал ужрался... – поспешно подтвердил Семенов и хихикнул.


Командир, тоже слесарь-сборщик ЧТЗ, построил нас как всегда в три шеренги, делал перекличку. Я опять недостаточно громко выкрикнул «я», пришлось повторить, ощутив через это комплекс неполноценности. Мне кажется вообще довольно странным то, что я не тише других отзываюсь на свою фамилию, но почему-то командир не может услышать именно меня, да еще, быть может, Туберта.

Рядом со мной стоял Абрамов, замком, заводской инженер с твердыми взглядами на жизнь, любит своих жену и дочку, уважает работу и товарищей по работе. С другой стороны стоял Иткис и о чем-то увлеченно мне рассказывал, кажется, о том, как ему сегодня повезло с покупкой книги в магазине «Молодая гвардия», куда он каждую пятницу ходит в 5. 00 утра, чтобы записаться. Иткис книгофил.

Погода стоит не очень, вроде и солнце временами светит, а все же пасмурно. И лужи на асфальте. Правда, асфальт серый, сухой, но это от того, что сегодня с утра ветер сильный. Август.

Т – 72 стоит на постаменте.


Пришел наш старшины, сержант 4-й роты. Собственно, он старшина не наш, а курганцев, живущих в казарме. Сержант еще совсем молод, но обстоятельства заставляют его быть старше. Он носит пилотку надвинутой на брови и постоянно поправляют ее – боится, что вдруг упадет пилотка. Спрашивает нашего командира: «У тебя все?». Получив в очередной раз утвердительный ответ, понимающе улыбается в свои белые усы и качает головой. Ладно еще пальцем не грозит.

Коморин опаздывает. Волков, еще один слесарь-сборщик ЧТЗ, дежурно обменивается с Чумаковым остроумными замечаниями о том, должно быть, хорошо Коморину с молодой женой в их медовый месяц по утрам.

Появляется Капустинский, полковник, пивоман, производящий первое впечатление Пиночета благодаря темным очкам с зелеными стеклами в квадратной оправе. Коморин бежит ему наперерез и успевает встать в строй, перебежав дорогу полковнику перед его самым носом. Капустинский грозит ему вслед волосатым мясистым пальцем.

— Командир, кого нет?

— Все.

У курганцев тоже все. Полковник приступает к десерту, с трудом придавая выражению своего лица недовольный и строгий вид.

— Так. Сейчас я назову шестерых орлов, которые отсутствовали вчера на сампо. Те, кого я назову, пусть выйдут и встанут перед строем, а мы посмотрим на этих героев

Перед строем стоят Хайдаров, Иткис, Соннов, Клокотин, этот, как его, ч-черт, забыл, но оказавшийся здесь случайно, и я, разумеется.

Я вижу как радуются, словно дети, Дерешев с Мухаметовым, — видно, с кем-то договорились, и этот кто-то (наверно, Семенов, — а кто ж еще...) крикнул за них «я». Я знаю также, что Иткис, Хайдаров и Соннов тоже имели подобную договоренность, но, по несчастью, никто из них не был на разводе в 16. 00.

— Товарищи офицеры! Перед вами стоят шесть разгильдяев, — сообщает всем Капустинский, — которые умудряются проявлять свое разгильдяйство даже на таком курорте как военные сборы офицеров запаса при ЧВТКУ, — и в глазах его плотоядно заиграл зеленый огонек, мне даже показалось – или и в самом деле он облизнулся, во всяком случае я наяву увидел кончик его шершавого в пупырышках бело-розового языка, — а теперь послушаем каждого из них о причинах его отсутствия, — (« посмотрим, что и как он нам соврет» – не договорил он). Я стоял ближе всех к нему, поэтому времени на сочинение достойной версии у меня не было.

— Во-первых, вытащи руки из кармана! — почему-то разъярился полковник и, вероятно, хотел что-то добавить про мои очки, но не добавил, так как увидел в их зеркале свое отражение в пиночетовских очках, — а теперь мы слушаем.

— Я, это, опоздал... на 5 минут... на десять – а развода уже не было... а я искал свой взвод, но не нашел... – (« я больше не буду» — старательно выводил я гамму ля минор).

— Ну чисто дети малые, а не офицеры советской армии... А вообще я уже не первый раз имею с Вами подобные разговоры – ведь так? — это Капустинский накатившей второй волной разъярился на мои красные штаны и вообще вид дегенерата. А я легкомысленно позволил себе улыбаться, не знаю почему, наверно, я купился на обхождение – все-таки лестно, когда полковник сказал мне «Вы».

— Теперь он улыбается как идиот... – закончил Капустинский, махнув на меня рукой, — Вы? — он обратился к этому, как его, ч-черт, забыл.

Этот стоял сообразно требованиям строевого Устава, странным образом распространяя действие сего документа и на выражение своего лица. Голос его поломался в нескольких местах и звучал сухо и скупо: «Я опоздал, встречал жену с Евпатории, чемоданы перепутали, дежурный администратор отсутствовал по служебным надобностям... Жена у меня больная...» - этот избрал же тактику. Капустинский понял, что кайфа из него не выжать и отпустил с миром.

— Вы?

Все остальные, с легкой руки Иткиса, в обеденный перерыв ездили на свои предприятия за заработной платой и по несчастливому стечению обстоятельств не успели вернуться обратно.

Капустинский был удовлетворен видимостью правдоподобия изложенного и по-отечески вернул нас в строй, недобро, впрочем, поглядывая на меня, что ни говорите, а красные штаны... – каждый раз даю себе обещание одеться как все люди на войну – но – ничего из этого не выходит.

— Сегодня у вас огневая 4 часа и вождение, у второго взвода – наоборот. И чтоб в четыре все были на разводе! По местам занятий – шагом марш!

Как всегда наш взвод разворачивается направо, а второй налево, и это вместе, а еще ласкающие слух полковника звуки голоса нашего командира («правое плечо вперед») дает иллюзию сложных строевых маневров. Сначала Капустинский протестовал, видя в этом подмену единообразия разгильдяйством, но потом как-то смирился, видно, не желая расстаться со сладкими звуками.

«Огневая... Опять этот лысый усатый подполковник будет травить анекдоты, поражать скудное воображение моих соплеменников подкупающей легкостью обращения с оружием и сложнейшей военной техникой. И, методист паршивый, сумеет между строк вставить все же свою пропаганду, и многие из нас будут уже заглядывать в прицел, хватать руками боеприпас и отмечать его солидный вес, интересоваться у подполковника технико-тактическими характеристиками вооружения наших вероятных противников... Одно хорошо – выспаться можно. Займу свое традиционное место рядом с Дерешевым и Мухаметовым, расположусь поудобней...—благо за зеркальными стеклами никому не увидеть, сплю ли я...».

...Перерыв. Cамое отвратительное время. Заняться нечем. Курганец Жуланов машет своею кудрявой шевелюрой как конь и заглядывает мне в глаза как собака. А я строю надменную рожу, как свинья.

«Дежурный! Кто дежурный...» – молчат.

Командир спешно открывает журнал, называет мою фамилию. Лажа все же вышла.

В туалете стоит неповторимый запах. Скуден быт курсанта. Я мочу под краном тряпку и возвращаюсь в класс.


Дерешев спит. Мухаметов спит. Соннов спит. Чебаркулец Мельников спит. Туберт читает журнал «Огонек». Чумаков и Клокотин играют в морской бой. Хайдаров с Иткисом с радостью первооткрывателей переключают тумблеры на прицеле. Абрамов читает толстую книгу с желтыми страницами и мелкими буквами. Командир читает субботний выпуск «Челябинского рабочего». Панфилкин рассказывает о том, как вчера кого-то трахнул. Волков и Коморин его подобострастно слушают. Этот, как его, ч-черт, забыл, смотрит перед собой стеклянными глазами. Задумался, видать. Семенов, не переставая хихикать как свойственно грузным людям, высунул язык и что-то старательно пишет в своей тетрадке, что станет всем знакомо на зачете, левой рукой. Дописывает конспект, что ли. Курганец Колкотин в клетчатой рубашке поверх свитера тоже спит. Звонок.

Все принимают более или менее подобающий повышающим свое военное образование офицерам Советской Армии вид. Лишь Дерешев продолжает нагло спать, положив голову на руки. Да Соннов, хоть и проснулся, с видом катастрофической неизбежности крайне равнодушно смотрит по сторонам. Мухаметов состроил крайне заинтересованное в обучение лицо и как бы оглядывает себя со стороны, мне видно, как нравится ему эта новая игра. Входит полковник. Просит разбудить Дерешева. Тот на тычки Мухаметова отвечает нецензурно. Все ржут, а подполковник улыбается. Дерешев проснулся. Можно продолжать занятия.

Сон слетел. Достаю журнал, читаю Филиппа Дика.


Звонок. Перерыв. Подполковник заканчивает занятие, но обязывает нас смирно сидеть в этом классе еще два часа. Подполковник уходит. Следом за ним — Соннов. Хайдаров и Иткис дискутируют о соразмерности возможного наказания и пары лишних кружек пива, что вполне можно пропустить до того как в погребок подойдут остальные, если выдвигаться туда немедленно. Наказание перевешивает, преступление не состоится. Я раздражен – нет никакой возможности последовать примеру Соннова, т.к. мне надо сдавать класс. Дерешев спит опять. Мухаметову надоело безделье, он читает развешенные на стенах наглядные пособия и ТТХ. Наплевать, я тоже ложусь спать...


Звонок. Четыре часа истекли. Пора собирать манатки и идти в ЛТК, подполковник произведет перекличку, разобьет на пары, и отправит в зал кинотренажеров. Где мы будем водить танки, надев шлемофон и качаясь как на ухабах в тренажере и видя перед собой на экране одну и ту же дорогу с крутыми виражами. И тот же грузовик проедет по мосту. И в том же месте картинка оборвется и все повторится снова. И Семенов будет шевелить беззвучно губами, изучая наглядное пособие по воздушному запуску двигателя. И Абрамов будет опять лучше всех водить танк, переключившись на седьмую скорость, а значит – предельно ускорив бегущие на экране кадры. И опять мне быстро, быстрее чем в прошлый раз, надоест на это смотреть, залезу я в неработающий тренажер и буду стараться уснуть под стилизованный рев моторов.

Сегодня не хочется досрочно уходить домой, все равно пасмурно, и похолодало, кажется. Может, даже останусь на обед. И опять повеселит меня и тронет обходительность лысеющего флегматичного и симпатичного Колкотина, разливающего жидкую баланду своим случайным соседям по столу.

Нет, не пойду в столовую...


На вечернем разводе были все, за исключением Соннова. Иткис отозвался на его фамилию и остался весьма счастлив этим. Капустинский был опять не в духе. Получил от начальства, за то, что в субботу сам отсутствовал (по причине тяжкого похмелья). Он назвал три фамилии, умельцев. Умельцы вышли из строя, под всеобщее негодование остальных, отстаивавших неприкосновенность умельцев. Умельцы работали под началом генерала над ремонтом какого-то класса. Сам генерал и вложил их, когда они отсутствовали в субботу на сампо. Капустинский не знал, что делать – и маскировал свою растерянность багровым решительным лицом. Однако он довольно легко разрешил свои сомнения, долгой и ни к чему не обязывающей проповедью о том, как глубоко умельцы ошибаются, если думают что ограждены вести себя сообразно надлежащему быть. В финале своей тирады он взобрался на самые вершины ораторского искусства, возведя целым арсеналом интонаций и оттенков свой голос в карающий меч правосудия. Впрочем, он сам же и разрушил свой великолепный имидж, в качестве иллюстрации к своим словам представив скабрезный анекдот. Так или иначе, он получил сатисфакцию за минуты прошлого душевного волнения. А мы получили наглядный урок, иллюстрирующий всю тяжесть военной службы.