Семён Симеонович Инкогнитов служил столоначальником в городской управе. Было ему 49 лет, жены и детей у него не было.

Семён Симеонович по своему общественному положению, и способности к мысли (равно и возрасту), как мы видим, органически принадлежал к тому пресловутому общественному классу, что принято не без иронии и вольнодумства именовать средним. Жил сей представитель антропогенеза в совершенном соответствии и бесконфликтности с сложившимся общественным мнением о жизни его и ему подобных - то есть без особой какой-то сверхзадачи, но и не так чтобы совсем уж напрасно. Рабочий день его начинался обыкновенно рано утром, а заканчивался уже под вечер. В протяжение целого рабочего дня Семён Симеонович неотрывно занимался делопроизводством, и погружался в это весьма занимательное и не лишённое смысла занятие полностью, настолько, что иных, отвлечённых каких-нибудь легкомысленных мыслей у него не было. Более того, если бы ежедневно какая-либо сердобольная его сослуживица не напоминала ему вовремя о времени обедать, то, весьма вероятно, и питаться бы Семён Симеонович стал крайне нерегулярно, что, конечно же, не могло бы не сказаться на его здоровье, и без того весьма слабом и подверженном всяческим болезнетворным влияниям. Вот так ответственно относился Семён Симеонович к делопроизводству, что само по себе, вроде бы и не имеет отношения к дальнейшему развёртыванию сюжета нашей повести, однако крайне показательно для характерного портрета Семёна Симеоновича.

По истечению рабочего дня Семён Симеонович спешил, как правило, домой, стояло ли на дворе лето, или напротив, была зима. Особых проблем с тёплой одеждой у него не возникало, ибо жил Семён Симеонович в южном городе, где, как водится, и зимой было достаточно тепло, чтобы не чувствовать холода. К тому же место жительства Семёна Симеоновича весьма благополучно соседствовало с местом работы, так что, если бы даже Семён Симеонович проживал, к примеру, в Городе На Неве, и тогда б ему не пришлось тратиться на шинель. Теперь уже, поневоле, когда речь зашла и о месте жительства Семёна Симеоновича, мы не можем не отметить то не слишком лицеприятное обстоятельство, а именно, что Семён Симеонович обитал в больших меблированных комнатах, снимая невзрачное жилище в конце длинного и узкого общественного коридора направо. С соседями своими Семён Симеонович не был дружен, знал их скорее из обязанности, да из совместных коммунальных надобностей, что не совсем кстати обыкновение имеют возникать по утрам, да и вечерами тоже. Соседи тоже не слишком жаловали Семёна Симеоновича, мы имеем даже основание подозревать, что и имени они его не знали, а если кто и знал - наверняка путал местами буквы, отчего выходило совершенно не то, что в самом деле было. Несмотря на то, что упомянутые соседи не сыграют в нашем повествовании чересчур значительного влияния, мы уделим им ещё некоторое внимание в дальнейшем, ибо чудесные события, случившиеся в конце повествования с главным героем, не могли бы иметь место быть в отсутствии оных соседей, ибо и ребёнку ясно: бытие определяет сознание, определяющее дальнейшее бытие.

Однако приступим к непосредственному изложению дальнейших замечательных событий, составляющих собственно фабулу нашей истории. Надобно здесь особо отметить то печальное обстоятельство, а именно, что Семён Симеонович был пострадавший в боях инвалид, что придаёт его личности ещё больший и замечательный колорит, и значение. Герой весенней кампании .... года, награждённый за доблесть именной табакеркой, Семён Симеонович был теперь совершенно оскорбительно и незаслуженно забыт нашим обществом, которому не мешало бы ещё раз устыдиться по этому скорбному поводу. Впрочем, Семён Симеонович был не из тех ветеранов, что бьют себя в грудь при каждом удобном и неудобном случае, кичась прошлыми боевыми заслугами и подвигами, на поверку чаще вымышленными. Некоторые невыдержанные читатели, мы знаем, непременно зададутся вопросом - о какой войне идёт речь? Да бросьте вы - не бывает разных войн...

Так вот, следуя далее нити читательского интереса; в связи с давним доблестным участием в кампании, многие органы чувств (быть может и те, о которых не пристало говорить приличному человеку в достойном обществе) были у Семёна Симеоновича вставными. Причём протезы, по всему судя, были изготовлены большим мастером, так что недалёким соседям и в голову не могло взбрести, что у Семёна Симеоновича были, скажем, вставные уши или, опять же, искусственного происхождения нос. По правде сказать, Семён Симеонович и сам в иное время дня сомневался в искусственности происхождения некоторых своих протезов. Впрочем, это было лёгкое, подобное случайному порыву летнего ветерка, замешательство, ни в коей мере не характеризующее Семёна Симеоновича дурно. Тем более что сомнения Семёна Симеоновича легко навеивались им самим по истечении трудового дня. Если кто является инвалидом, он непременно имеет представление о правилах гигиены в отношении протезов. А именно, что наперёд сна необходимо вынимать вставные органы из своего тела и помещать их в дистиллированную воду или, по необходимости, в иной другой дезинфицирующий раствор - это нужно затем, чтобы те органы, которые не являются вставными, но по своем местоположению в организме в протяжении целого рабочего дня находились в состоянии непосредственного соседства с вставными (а потому чужеродными телами)органами, отдыхали в ночной период. Семён Симеонович, будучи пострадавший в боях инвалид, знал и неукоснительно соблюдал оные правила. Вследствие сего Семён Симеонович наперёд сна систематически разбирал себя по частям. Начинал он обыкновенно снизу: отстёгивал ноги, одну за другой, предварительно отстегнув на них вставные пальцы (вообще говоря, не было какой особой необходимости отстёгивать пальцы, но так уже было у Семёна Симеоновича заведено, - да и, должно быть, увлекательно было ему отстёгивать вставные пальцы на ещё не отстёгнутых ногах, ибо был Семён Симеонович ко всему гурман), один за другим. Затем Семён Симеонович добирался обыкновенно до того самого места. Перед тем, как произвести над ним (местом то есть) соответствующую экзекуцию, Семён Симеонович долго и задумчиво глядел на него рассредоточенным взглядом, с чувством морщил лоб и тягостно вздыхал, должно, думая в сей момент, что жизнь проходит. Расправившись с злополучным вставным местом, Семён Симеонович иной раз с облегчением откидывался инвалидной головой к спинке кровати и предавался сладким и щемящим воспоминаниям (лишь отчасти, заметим, связанным с отсутствующим теперь местом). Вдосталь налетавшись в облаках воспоминаний и мечт, Семён Симеонович возвращался, что называется, на землю, искоса впрочем поглядывая на плавающий в стакане, давно пожелтевший от течения времени, протез. Любовно поглядывая. Окончательно справившись с одолевшими было его рассудок чувствами, Семён Симеонович приступал к разборке руки, правой по чётным, левой по нечётным (так уже было у него заведено - и весьма совершенно без изъянов система, надобно заметить, давала возможности попеременного отдыха разным рукам Семёна Симеоновича, однако тем несовершенна, что иные месяцы имеют в своём составе и по 31 дню - но Семён Симеонович и в этом отношении был не так уже совсем прост и бесхитростен: январь, май, август и декабрь были у него месяцы нечётных рук 31-го, март же, июль и октябрь - чётных, ко всему 29 число февраля было у Семёна Симеоновича чётным).

Покончив с руками, Семён Симеонович принимался уже за органы, расположенные непосредственно в голове. Уши, нос, зубы, кость нижней челюсти, язык и, наконец, правый глаз - все эти члены Семёна Симеоновича были вставные (единственным органом, принадлежавшим Семёну Симеоновичу от роду, был левый глаз).

Будучи истинный гурман, Семён Симеонович заканчивал разборку главной своей гордостью - правым глазом. Семён Симеонович, по изъятии им его из себя, долго вертел в нескольких сантиметрах от левого. Левый зрачок на лице Семёна Симеоновича поворачивался вслед за движением правого, а правый зрачок в руке Семёна Симеоновича тоже поворачивался, не упуская из виду левый. Так и смотрели они, глаза Семёна Симеоновича, друг на друга, пока тот не отходил ко сну. Впрочем, правый глаз всё так же поглядывал из персональной мензурки на закрытый к тому времени левый даже и когда Семён Симеонович почивал.

Далее мы предполагаем не лишним кстати следующее лирическое отступление, а именно, что Семён Симеонович, хотя и инвалид, между тем особенно даже любил всяческих детей и других разных живых существ. Причём любовь эта, в условиях вышеочерченных обстоятельств, происходила крайне трогательной и прямо таки детски наивной. Мы, к примеру, совершенно уверены в том предположительном обстоятельстве, а именно, что если б Семён Симеонович не занимался неотрывно делопроизводством, а изредка поглядывал на окружающую прекрасную действительность, он непременно не смог бы скрыть слёзы радости и умиления, глядя на какую-нибудь бессмысленную птицу, прозаически склёвывающую зёрнышки на карнизе городской управы, или, скажем, если б Семён Симеонович не спешил ежевечерне со службы домой (на что у него, заметим, имелись особенные причины), то непременно бы он ласково почесал а ухом ту рыжую весёлого нрава огромную свинью, что испокон лежала в луже против крыльца городской управы и давно была известна горожанам только с лучшей стороны, и может, сказал бы ей даже несколько одобрительных восклицаний. Точно так же и мы, описывая с нескрываемой симпатией (как, несомненно уже, успел заметить внимательный читатель) будничную каждо-дневность нашего главного героя, не можем не умилиться его непосредственными и без сомнения исполненными внутреннего благородства идеями и стремлениями, равно и поступками.

Вот так, будто неспешно и исподволь, а подошли мы к выходу на острие читательского интереса (между тем весьма закономерно и целенаправленно развёртывая сюжетную линию) и второго действующего персонажа нашей повести. Действительно, посудите сами, читатель, - теперь, когда вам уже весьма знакомы некоторые отличительные черты характера Семёна Симеоновича, и даже, смеем надеяться, вы успели полюбить его со всеми его некоторыми казусами как родного - теперь вам отнюдь не покажется уже странным то чрезвычайное обстоятельство, а именно, что Семён Симеонович предпочёл дружбе с соседями привязанность к простой домовой мышке, что жила у него под плинтусом. И может ли представить это себе неискушённый жизненными ситуациями читатель, или не может, однако же Семён Симеонович, отворяя дверь своей комнаты, придя домой по возвращении со службы, первым делом производил в своём рассудке мысль: “...” А впрочем, никаких особенных мыслей Семён Симеонович не производил, а просто ощущал в своём старческом инвалидном теле разлившееся подобно подсолнечному маслу тепло, возникаемое вследствие заботы любящего родителя за родного ребёнка, дороже которого нет ничего в свете. Семён Симеонович не мог бы объяснить, к примеру, случайно встреченному на улице пешеходу, отчего же ему, Семёну Симеоновичу, так хорошо и радостно жить, а просто он не забывал утром и вечером оставлять у её норки кусочки сыра, нежно разжёванные им самим. Да если и подумать - какой разве случайный пешеход мог встретиться Семён Симеоновичу на улице, если он сам, как мышка стремительно, бежал к себе домой, не замечая никого по сторонам, затем, чтобы отдать свой родительский долг любимому существу. И мышка в ответ также питала к Семёну Симеоновичу ответные чувства, однако более сдержанно их проявляла, что, впрочем, отнюдь не сказывалось на глубине и силе их отношений.

И вот теперь наконец, когда все персонажи представлены, и характеры главных героев предельно чётко выведены, мы можем с превеликой радостью и печалью приступить к собственно изложению приключившегося происшествия, лёгшего в основу нашего повествования.

Однажды в холодный дождливый осенний вечер, когда, казалось, все силы мироздания в зловещем сговоре намеревались противостоять дальнейшему счастливому течению жизни Семёна Симеоновича, а ураганный ветер норовил прямо-таки без обиняков сорвать крышу с домов, выбить все стёкла и, подхватив весь нехитрый интерьер комнаты Семёна Симеоновича, поднять интерьер высоко к облакам, а затем со всей своей недюжинной силой швырнуть с высоты оземь, - именно тогда Семён Симеонович по роковому стечению обстоятельств задержался на службе, не уведомленный сердобольной своей сослуживицей вовремя о времени окончания рабочего (ибо нерадивая сослуживица раньше какого-либо установленного срока поспешила со службы, дабы предотвратить свою судьбу от последствий урагана), оторвавшись от делопроизводства лишь через то чрезвычайное обстоятельство, а именно, благодаря опустившимся на город глубоким сумеркам, да ещё смутное беспокойство, внезапно заполнившее инвалидное естество Семёна Симеоновича незнакомым и тревожным предчувствием беды, сыграло в этом значительную роль. Надобно ли в подобных обстоятельствах особо отмечать тот несомненный факт, а именно, что Семён Симеонович стремглав преодолел короткий путь, отчего его старческий организм произвёл одышку и учащение сердцебиения. Хотя, быть может, нам следует приписать сии неположительные изменения в жизненных функциях Семёна Симеоновича тому чрезвычайному и опасному уже в его летах волнению, в каком Семён Симеонович пребывал.

Отворив дверь своей комнаты, Семён Симеонович застыл в дверях, поражённый исключительностью представшей его взору жизненной картины: посреди комнаты, крупными тяжёлыми шагами из угла в угол металась мышь с выражением волнения и гнева, отчаяния и разочарования на искажённой ужасной гримасой симпатичной мордочке; завидев в дверях поражённого Семёна Симеоновича, как-то вдруг вся обмякла, как-то сразу постарела на десять лет, и заплетающейся походкой безмерно уставшего организма поплелась к норке. Нет чтоб окликнуть её, как-то успокоить, ободрить - Семён Симеонович стоял в дверях как вкопаный, не в силах сойти с места, с выражением ужаса на лице. Так они и расстались в тот вечер, не обмолвившись и словом, не обменявшись взглядом, сознавая необходимость, но так и не сделав шага навстречу. Впрочем, эта рана на обеих сердцах очень скоро бы затянулась, как и бывает обыкновенно в подобных жизненных ситуациях, если б непредвиденным препятствием к тому не явилось одно чрезвычайное обстоятельство, о котором мы временно умолчим, более досконально описывая душевные порывы наших героев.

После случившейся безмолвной размолвки Семён Симеонович не мог уже сохранить обычного своего спокойствия духа. Более того, он впервые за многие годы не вышел к ужину, чему видавшие виды соседи были немало обескуражены. Семён же Симеонович тем временем сидел неподвижно на кровати, вперив невидящий взор свой в стену напротив, и претерпевал колоссальные душевные катаклизмы по поводу приключившегося происшествия. Было бы отнюдь не правомерно подозревать, что Семён Симеонович производил в своём мозгу какие-либо целенаправленные мысли - напротив, испытав сильнейшее потрясение, Семён Симеонович временно вовсе утратил способности к этом не лишённому смысла занятию, да и, согласитесь, было бы по меньшей мере странно нам, зная каков человек был Семён Симеонович, предположить обратное. Да, Семён Симеонович понуро и без надежд на будущее сидел на своей кровати, и в его потерпевшую катастрофу голову безостановочно лезли разнообразные, лишённые смысла воспоминания и страхи, вроде того, какой испытал однажды Семён Симеонович в ранней юности, будучи безосновательно оскорблён контролёром на транспорте (настолько тяжело ему было снести нанесённое чужой и невнимательной рукой оскорбление, что Семён Симеонович стал было даже слегка заикаться - и подобное состояние души порой к нему возвращалось в особо неблагоприятные жизненные моменты). Никакие физические муки не могут сравниться с душевными; Семён Симеонович, хотя и инвалид, вынес сей печальный опыт из своей многотрудной, полной до края невзгодами, хотя и достойной жизни; научен горьким жизненным опытом, Семён Симеонович крепко стиснул вставные зубы, надеясь мужественно их преодолеть. Страдания, конечно, не заставили себя ждать, но и Семён Симеонович не был так уже совсем прост, а заснул тяжёлым сном, сидя на кровати. Много ли он проспал, знать нам доподлинно, несообразно и без надобности, а только когда Семён Симеонович очнулся от своего тяжёлого сна, в комнате было совсем темно, и мышки нигде не было видно. Дурные предчувствия вновь овладели им, и тотчас Семён Симеонович покрылся холодным потом, едва вспомнив о том, что, промеж других своих переживаний и душевных мук, забыл подготовить ежевечернюю порцию сыра для мышки. Все упомянутые переживания и душевные муки Семёна Симеоновича нахлынули на его естество с новой силой. Без промедления вскочил он с кровати, нашёл впотьмах сыр и нежно разжевал двойную порцию, и положил в условленное место перед норкой. Тягостно вздохнув, Семён Симеонович отошёл ко сну, забыв даже и отстегнуть вставные пальцы на вставных ногах.

Оставим пока наше главное действующее лицо с тем, чтобы обратить свой пылающий в избытке чувств и эмоций взор к мышке. Сей предмет гораздо менее нам известен в силу известных ограничительных свойств человеческого разума, не простирающегося далее самого себя. Да, мышкины идеи и намерения нам менее знакомы, и мы лишь со значительным трудом можем себе приблизительно вообразить, что же доподлинно руководило её поступками. Мы с известной долей благоразумия готовы допустить, сколь ошибочны наши представления, и потому не станем навязывать читателю своё прочтение безусловно сложной этико-психологической мотивации умозаключений и идей упомянутой мышки, а предоставим ему судить о ней единственно верным и достойным способом, на который он способен, а именно, по поступкам и фактам действительности. Скажем лишь, что далеко за полночь, в кромешной тьме ночи и сокрушённых надежд, мышка вышла из норки и съела сыр, нежно разжёванный Семёном Симеоновичем. После чего почувствовала себя намного лучше и в знак примирения с Семёном Симеоновичем решилась на отчаянный и исключительный шаг, а именно: взобраться на стол с протезами, что стоит совсем перед кроватью Семёна Симеоновича, и там дождаться рассвета, дабы своим присутствием при пробуждении Семёна Симеоновича максимально его ободрить. Так она и поступила, а именно: устроившись на столе, удобнее меж протезов, мышка терпеливо ждала, как медленно истечёт ночное время.

За остаток ночи никаких примечательных событий не случилось, лишь правый глаз недоверчиво поглядывал на мышь из своего стакана.

И так наступил тот самый рассвет, которому суждено было сыграть в судьбе наших героев решительную и всепобеждающую роль. Едва лишь первый странный луч несмелого утреннего солнца проник потаённо сквозь запылённое окно в комнату Семёна Симеоновича, едва упомянутый луч с осторожностью и мягкостью дикой кошки пополз по подушке Семёна Симеоновича, не коснувшись и разобранного лица его, едва другой не менее оптимистический луч лёг на стол с протезами, покрыв разреженным, первым светом, мышиное тело, окрасив шерстинки в великолепный розовый цвет, - Семён Симеонович проснулся, открыв левый глаз. Завидев таковые благоприятные изменения в окружающей природе, радостно заплясал, и бился о стенки стакана, правый глаз в предчувствии скорейшего единения. И мышка, будучи живым организмом, а не бесчувственной какой-либо чуркой, аналогично ощутила прилив радости и любви во всём своём мышином теле, и великим движением дочерней любви подалась навстречу ласковому взгляду Семёна Симеоновича, и произвела непроизвольное движение мышиным своим хвостом, отчего опрокинулся стакан с правым глазом Семёна Симеоновича, и покатился упомянутый глаз по протезионному столу, и упал он на пол, и разбился правый глаз Семёна Симеоновича, предмет гордости его законной, вдребезги.

Тут бы и нам впору завершить своё скорбное повествование, но пусть не надеются любители трагических концов - мы оптимисты и любим людей, и именно поэтому не можем оставить наших героев в столь неперспективном положении. Вместе с тем, нам чужда какая-либо подтасовка исторических фактов, какое-либо заигрывание с иным читателем, с низменным стремлением потрафить недостаточно оформившимся эстетическим привязанностям недостаточно развитой публики. Всвязи с вышеизложенным, а равно сообразуясь со здравым смыслом, мы продолжаем наше жизненное повествование, с тем, чтобы уже довести его до логического конца; впрочем и расставив предварительно точки над и в отношении того безуспешного факта, а именно, что Семён Симеонович всё своё жалование тратил на сыр, и к моменту печального происшествия совершенно не располагал средствами к покупке нового протеза. А вовсе без оного не имелось малейшей возможности обойтись, ибо явиться в присутствии не полностью Семён Симеонович не мог бы себе разрешить. Невозможное такое положение несчастливого инвалида рисовалось уже Семёну Симеоновичу исключительно в пессимистическом ключе. Более того, иной раз представлялось ему и то невыносимое обстоятельство, что жизнь кончена и нет решительно какого-либо варианта к будущему. В измождённой жестокими ударами негативных жизненных сил неполной голове Семёна Симеоновича под действием отрицательных эмоций и настроений стали зреть нерациональные уже и вовсе планы вроде того, как если бы самоубийством окончить жизнь. И ведь, хотя не нам, конечно, его судить, а ни разу в его пострадавшем мозгу не мелькнула, не забрезжила слабым светом надежды спасительная, на наш взгляд, мысль о мышке. А не подумал Семён Симеонович, инвалид и герой кампании, принимая решительное решение о завершении жизненного пути, о родном и потаённом живом организме, объекте радостей и печалей, предмете любви и дружеского вожделения. А посему свил себе Семён Симеонович веревку из постельной принадлежности, встал на табурет, да и намеревался было уже совсем зацепить свободный верёвочный конец к декоративным оленьим рогам, что висели на стене над шкапом, оставшись в наследство от прежнего владельца, в качестве интерьера. Да только не рассчитал инвалидных сил Семён Симеонович, толкнул неловко локтем древнейшую запылённую книжку, что испокон лежала на краю шкапа, отчего первоначальное её назначение было позабыто и утрачено (и служила ли оная книжка Семёну Симеоновичу учебником по клоповыведению, или же, напротив, инвалидные пальцы Семёна Симеоновича не касались и вовсе её целомудренных страниц, иметь нам представления не имеет ни положительного смысла, ни вовсе и сверхзадачи). А только упала упомянутая удивительная книжка со шкапа, раскрылась поперёк себя на середине, да и выкатился тотчас на пол, великолепно поблёскивая в лучах осмелевшего теперь уже солнца, чудесный золотой глаз - да лучше, много лучше прежнего. Обрадовался тут Семён Симеонович, захлопал альтруистически в ладоши, затопал ногами своими инвалидными наподоб чудного какого танца, да и вставил новый протез в отсутствующее надлежащее место - ровно впору! - ровно истинно для Семёна Симеоновича вытачивал неизвестный какой чудо-мастер. Тут уже и хотел было Семён Симеонович, вспомнив кстати вовремя о мышке, и поделиться с нею радостью нежданной и всепобеждающей, и принялся уже кспеху жевать нежно сыр, однако тут только и заметил её отсутствие. В безвыходном отчаянии наподоб раненого какого зверя заметался Семён Симеонович из угла в угол по комнате, но всё тщетно - мышки нигде не было видно. Опасливо и с превеликой осторожностью, лелея в глубине инвалидной души тайную надежду, склонился Семён Симеонович над книжкой, поднимая с полу, - да так едва чувств не лишился. Так и есть; дурные предзнаменования оправдались: мышка лежала под книжкой, убитая насмерть. О, как закричал Семён Симеонович, ровно раненый зверь, - ведь, несмотря на размолвку, его чувства к мышке были весьма сильны; - как он замахнулся книжкой, желая выбросить её в окно непременно...

...но тут... что-то остановило Семёна Симеоновича, обратило всю его недюжинную энергию на добрые дела и поступки, что даже напрочь забыл Семён Симеонович о своей инвалидности, а опоздал уже в первый раз в присутствие, склонившись в изнеможении над запылёнными жёлтыми страницами, местами и не разрезанными...

“Но, будучи по природе своей несколько бессилен, так что один раз обыкновенный взрослый поросёнок, кинувшись из какого-то частного дома, сшиб его с ног, к величайшему смеху стоящих вокруг извозчиков, с которых он выторговал за такую издёвку по грошу на табак, - итак, будучи бессилен, он не посмел остановить его, а так шёл за ним в темноте до тех пор, пока наконец привидение вдруг оглянулось и, остановясь, спросило: ...”