Она.


Мы опять лежали с ней на одной кровати. Она спала, я нет. Я продолжал как наяву лежать со сжатыми кулаками, учащенно дыша, будто пытаясь справиться с чем-то, с чем справиться уже невозможно. Я смотрел как меняются правые цифры на часах, я ждал и боялся, вот сейчас она пошевелится, повернется на другой бок, выставит вперед ногу, как всегда будто защищаясь от кого (от меня, от кого же еще, хотя я не нападал, я просто смотрел и не спал), сейчас проснется или не просыпаясь, во сне поймет что я не сплю и смотрю на нее, фыркнет что-то как большая кошка, и повернется спиной ко мне, либо вообще уйдет. В туалет например, ванную, уж и не знаю, поссать, поблевать или подрочить, но явно прочь от меня, с кем по несчастью, недоразумению или тягостной необходимости оказалась вновь на полюсах огромной кровати. Поссать от неизбежности, поблевать от несчастья, подрочить от недоразумения. Ну просто надо было ей в Милан, просто жизненно необходимо, всего один лишь раз, последний-препоследний, потерпеть мое присутствие на полюсе ее кровати. И все, там дальше свобода, полная свобода от тяготивших привязанностей, обязанностей, прочих условностей, которыми до омерзения полна жизнь современной женщины в большом городе. Не проснулась, не пошевелилась, просто молча лежала и не спала. Так же не шевелясь громко сказала что-то, обращаясь ко мне, во сне не разобрать что, но что-то нарочно грубое, но вместе с тем интимное, частное, открывая для меня створки своего мира, что-то абсолютно неважное, но охренительно позитивное как всегда она умела в таких случаях. Подпрыгивая и вздрагивая, как всегда в таких случаях, я тем не менее с некоторым удивлением и апатией отметил, что не испытал при этом ни привычного воодушевления и прилива жизненных сил, ни вмененного этими воодушевлениями и приливами за долгие годы желания отдать ей все немедленно. Это было как бы странно, но времени углубиться в необычную природу этого отсутствия привычных чувств катастрофически не было. Она торопила меня как всегда. Она сказала, мы должны чем-то занять остаток этой прекрасной ночи, которая уже готова тотчас пролететь прочь и только и ждет от нас неготовности, нерасторопности, да мало ли каких еще «не». А я сцука получается потакаю ей в этом. Так что давай надевай шустрей носки-трусы, умывайся-брейся-выстригай волосы из носа и ушей, и вперед, через 15 минут мы должны быть в аэропорту, я все решила, мы летим в Милан, кстати ты не знаешь за сколько до вылета заканчивается регистрация? – не соврать так как-то она говорила, обвиняя меня в саботаже и подстрекательстве. Могла и расстрелять. Торопилась однако.

Через 15 минут мы были в Домодедово, или как там еще называется этот аэропорт, где мы были через 15 всего минут. У нас оставалось еще время до вылета, нужно было что-то быстро съесть, и я быстро съел, как она и сказала, она же съела тоже, но не так быстро. А вы знаете сколько там народу по утрам, - все куда-то летят, всем нужно что-то быстро съесть. Мне необходимо было быстро поменять деньги и рассчитаться за ее завтрак. Я покинул пределы тесной полностью стеклянной коробки, прозрачного такого куба, под завязку набитого пассажирами. Как обычно я саботировал и провоцировал: нет чтобы кинуться и поменять деньги, я задумчиво и туповато глазел на куб, пытаясь высмотреть в его чреве ее привычно милые черты. Ну хоть отворот рукава, или самые кончики ее волос, собранных обычно в хвост, перехваченные резинкой дважды, в направлении «от» и в обратном направлении, чтобы хвост не был слишком длинным, отчего если могло показаться что волосы редкие и слабые, что было абсолютно недопустимо. Не увидел даже такой малости. Был немного обижен этим, это как америкосы встречают весну – типа показался или нет их сурок. Весны не будет, - решил я тогда. А ведь вполне могла быть, и пошел менять деньги. У меня было 1050 рублей, я держал их в сжатых ладонях перед собой, по одной бумажке в каждой, как знаете больные синдромом дауна в не самой тяжелой форме, которые смогли хоть как-то адаптироваться в обществе, - несут перед собой знамя доверенного им задания, хотя чаще это всего лишь вылить в водосток помойное ведро, или разложить аккуратно салфетки на каждый стол в заведении, куда через несколько всего минут – устремятся голодные пассажиры. У меня было задание, был большой босс, выдавший мне его, проявивший ко мне неслыханное доверие, вверивший свое благополучие, свое будущее – в мои трясущиеся от катастрофичного недостатка жизненных сил руки. Не знал босс кому доверился, или ему (ей) было все равно. Денежка выпала из трясущихся рук, как на грех большая денежка. Но это было ничего, я видел ее довольно часто, она спокойно лежала на гранитном полу, и никто не претендовал на нее. Иногда четкость этого видения сбоила ненадолго, мутной и бессмысленной чередой пассажиров и провожающих, плохо прорисованных фантомов в симуляции нашей жизни. И вот когда сбой был особенно длительным, я не увидел бумажки, то есть увидел как некоторый мальчик, бездомный по всему, наступил на нее и пытается свалить вместе с ней, подволакивая типа опорную ногу, и так достаточно проворно, и вижу я его уже только со спины; я видел уже только его перепачканное мелом пальто, не то куртку, саркофаг. Все это как-то меня задело, я захотел догнать мальчика, вернуть свою денежку и даже возможно, сотворить над ним какое насилие. Я хотел побить его, и это желание было весьма сильно, настолько что догнав его, и уже занеся над ним свой большой грязный сапог, я устыдился этого. Меловой мальчик и не пытался защититься, и не было страха или унижения в его меловом лице, он не давил на жалость, он просто был готов принять очередную порцию несправедливости и подлости от окружившего его кривого мира. Я забрал у него денежку, взглянул на нее: 50 рублей. Посмотрел повнимательней на зажатую в другой руке бумажку: так и есть, все нормально, 500 рублей. Устыдившись еще больше, я хотел отдать ему его 50 рублей, но опять увидел только его грязную спину, через секунду он затерялся в толпе симулянтов, я же остался стоять посреди этого потока постоянно подталкивавших меня с разных сторон фантомов дебилом с зажатыми по одной денежке в каждой из протянутых неизвестно кому рук.

Миссия была завершена, с неопределенным результатом. Глупо было возвращаться в стеклянный куб, я опустил руки и попытался выяснить для себя, где все же я, что делаю здесь, и если ничего, чем бы стоило мне заняться.

Tell everybody I'm your lady Tell everybody it's not changing Tell everybody you're still my baby Yeah, yeah, yeah – такой у меня будильник.

Nowhere, 2010/02/11 am.7:30-7:50 GMT+?


вернуться