• Триест •


Конечно же я поехал в Триест. Если вы хотя бы однажды, пусть с перепугу, пусть от скуки (а в конечном итоге иначе и невозможно) прочли или пытались хотя бы – Самопознание Дзено, вы так или иначе будете подсознательно стремиться, а быть может противиться этому, но скорее именно в традициях этого самопознания забыть, - снова и опять быть там, чтобы иметь возможность в каждый момент – выйти из транспорта на Мирамаре. И все. Жизнь Ваша закончится, и будет не лишена смысла, будет полна личным успехом либо скорее наоборот, но в любом случае драмой, пусть и не вашей, когда вы выйдете из транспорта на Мирамаре.

Я был там впервые этим летом, поехав туда от скуки, либо от неизбежности, теперь не разобрать, из этой буду стараться избегать нехороших слов Венеции типа, скорее же скажем так помягче – адриатической ривьеры лидоД’езоло совсем, - на маленькой но гениальной машинке чинкваченто (гениальность ее (его?) в том что точно ухвачены наиболее релевантные национальные черты итальянского народа, и засунуты под капот, влиты в каждый изгиб оболочки, в каждый элемент кажущегося простым и минималистским декора внутреннего оформления), - на последние сто евро, и еще сто дала мне Оля на фотоаппарат попроще взамен того, что я по нетрезвому состоянию рассудка, из вредности ли, а может и попросту самоидентифицируясь, самообнаружаясь точнее, проебал (вынужден прибегнуть к ненормативу, ибо нет подходящей замены у этого слова) в Риме в сраном интернет-кафе, заказывая сраные билеты из этого живого города в сраную в оконцове Венецию. Понесло. На самом деле было все не так, и я не помню что делал в том кафе, в том интернете, билеты же покупал на Termini station как положено, на ее кредитку в автомате. Проебаный фотоаппарат был хорош на самом деле, лучший из мыльниц, с очень широкоформатным объективом. Он отображал мою внутреннюю суть, если предположить что таковая имеется.

Это был мой первый опыт аренды машины за границей. В Тае российские права не считают за документ, в Италии же многажды описанные интернет-проблемы с парковкой в центре городов меня пугали до поры, а больше я никуда не ездил, не видел в этом смысла. Типа в августе я решился наконец, получил международные права (как оказалось весьма предусмотрительно, ибо русские хотя там и действительны, но отобрать их могут запросто, даже и не по причине многочисленных и злостных нарушений, без которых я не могу уже обойтись иначе рискуя потерять хрупкое душевное равновесие, - просто по незнанию языка и банально лени вникнуть в суть подписей под знаками, сделанных мелким черным шрифтом на белом фоне), и уже под конец нашего так скажем путешествия, нашего скажем отдыха, наших holydays если кому-то так будет понятнее, они (ненамеренная двузначность смысловой конструкции, обнаруженная еще до написания, но оставленная таковой из вредности должно) пригодились. «Чинкваченто или Панда?» - интересовалась немолодая красивая итальянка, владелица пункта проката, не говорящая по-английски, но прекрасно обошедшаяся и так, в отличие от ее клерков, как показалось великовозрастных дебилов, использующих Интернет только для порно-серфинга, и не могущих и чихнуть без ее разрешения (просто властная женщина – подумалось мне, так бывает иногда), - конечно же чинкваченто. Люблю Италию. 35 евро и вперед, итальянское радио, кондиционер наконец и карта. Я был слегка не готов к такой перемене состояния, но был счастлив ей (им?). Поэтому я проехался по улице этого ЛидоД'Езоло, и поехал дальше, мне было все равно куда ведет эта дорога, в которую перешла улица, хотя мне надо было в Триест, - я просто ехал и был счастлив. Когда я понял, что состояние изменилось вновь и вместо пустой эйфории пришло некоторое беспокойство, обусловленное чувством времени, оставшегося мне на эти 35 евро, и моим твердым желанием, жестким и непреложным маршрутом четко проявившегося понимания пути, фатальной и жизненной необходимостью попасть - в Триест. Зачем мне было туда – неизвестно. Ближе не было интересных городов, точнее были, но интереснее других именно Триест, не знал почему, и не задавал этих вопросов. Пришлось поплутать немного, ибо задача выбраться на автостраду оказалась не из простых, - названия здешних городов точно музыка.

Оценить итальянские автострады можно только в сравнении. Летом я ехал из Венеции в Триест не зная о том, и принимал все как должное. Как говорили популярные киноперсонажи, все дело в маленьких особенностях. И вот эти особенности и теперь вызывают у меня прилив оптимизма и чувство, которое я определяю как скрытый восторг. Короче хороши автострады в Италии. Не заморачивался никогда изучением всевозможных правил, тем более скоростной режим итальянских автодорог так и остался для меня сокрыт до поры, до нынешней поездки, и то только потому что при пересечении границы для законопослушных граждан евросоюза установлена табличка: зеленая автострада столько-то, синяя автострада, загород, город – столько то. Такая информация в чем-то может оказаться полезна и для нас (имеется в виду не просто русских или пораженных схожей ментальностью, но именно «для таких как я», это наверно шутка такая), хотя не знаю зачем, привык собирать всякую хрень, мусор, ненужный хлам для своей огромной квартиры, земли, империи. Короче ехал пока не слишком быстро, вроде не более 150, принимая скорость догоняющих, и следуя за ними пока не догонит кто-то еще. Всегда пугали съезды с автострад, там знаки внимание возможны пробки за 3, полтора, километр до телепасса. Думалось тогда, летом, типа зимой в этих горах, на этих холмах точнее, должно огромные пробки, ведь непривычные ко льду и снегу итальянцы, на своих летних шинах, местами обмотанных цепями, скользят произвольно от обочины к разделительной полосе и обратно, и все так хаотично, но вместе с тем упорядоченно, и удивительно красивая и беззвучная картинка рисовалась в моем воображении, сотен скользящих итальянских машин зимой на подъездах к Триесту. Все оказалось наоборот, и итальянцы, как и австрийцы не скользят, не боятся, в отличие от других всяких туристов, словенцев, хорватов, венгров, румын, французов, поляков и болгар, а более я никого и не припомню.

Когда впервые открылась панорама Триеста и всех его окрестностей, я поторопился признать свои успехи в познании гения этого города. Безусловно, открывшийся вид определял многие качества города, куда я стремился, но где мне только предстояло побывать. Конечно, невозможно жить в таком месте и не вобрать в себя некие объединяющие качества, его ландшафта, его границ, вида с самого верха, особенно когда солнце, стоящее над Словенией, отражается в его заливе. Но это только верхние (поверхностные говоря как принято) части объединенной мета-личности этого города, это ветер наверху, что терзает и клонит то в сторону залива, то в сторону Словении, а то и неизвестно в какую сторону, - крону отдельно стоящего дерева на склоне холма. И то что я поспешил объявить их познанными как основные слои, гениальными, говорит лишь о том, что я был неумеренно подвижен, невоздержан, экзальтирован в ожидании соприкосновения с одним из самых важных знаний в моей жизни, знанием о Триесте. Но скорее это говорит о масштабах исключительности этого города, где даже изменная часть совершенна во всех своих ипостасях. Поясню, ибо вижу, что никто ничего не понял. Ты можешь жить в Триесте, и быть плохим человеком, каким-нибудь греком злым в автомастерской, или ты можешь быть клерком в службе порта, ходить каждый день на работу, каждый день с работы, болеть за Триестину, но только слегка, быть женатым не на той, а можешь быть самим господином Мальфенти – ничего не изменится для тебя, - ты всегда можешь поднять голову и увидеть над собой, - волнующуюся крону дерева на склоне. То есть у тебя будет такая возможность, и используешь ты ее или нет – не имеет значения. Этот город гениален даже наверху. Я не мог приехать туда на другой машине.

Я спускался по серпантину все ниже и ниже, и ничего не менялось пока в сформировавшемся образе города, пока я не опознавал то что вижу как съезд на мюгглу, как порт, как яхт-паркинг, как вокзал либо деловой центр, и пусть я мог уже выйти, сойти на землю и сделав несколько шагов всего оказаться на берегу, потрогать воду, - мне не хотелось этого, пока я не выехал почти из города, пока я не выехал на Мирамаре. Сильнейшие впечатления накрыли меня, сделали на какое-то время растением, случайным сорняком, бывшим здесь и почти век назад. Псевдоитальянцем с австрийскими корнями этторе шмицем, бессвязно и обособленно прогуливаясь по набережной поздней осенью 1925-го. Это называют просто дежавю. И отстраненно глядя на всю эту возню, именно это и случилось со мной, случайное и непреднамеренное, мимолетное наложение эманаций, которое могло быть обусловлено – да хоть чем, даже погодой, геофизикой либо психосоматикой, и ничего более, - все же остальное что я наворотил вокруг – это только интерпретация, вольное переложение реальности в полный знаков, символов, мифов, чудовищ, - внутренний мир, который мог стать таковым лишь в силу излишней подвижности, невоздержанности, экзальтированности моего сознания, склонного к разного рода противоречиям, конфликтам и внутренним войнам. Короче психопатогенной основы этого внутреннего мира.

Но я был Итало Звево. Я снова открыл в себе огромную тектоническую плиту, сокрытое основание и невычленяемую часть своей личности, которую можно примерно обозначить такой самоидентификацией. Я знал что мне 64 года, я сижу в плетеном кресле немного в тени этой аллеи укрыт многими пледами, одеялами и смотрю на море, на закатное солнце справа, на гуляющих туда и сюда австроитальянцев и приезжих. Тогда казалось, революция никогда не закончится. Именно тогда, в этом кресле и под этими пледами я придумал неореализм. Иначе и быть не могло, нельзя было не быть австроитальянцем в этом городе, не гулять на Мирамаре и не придумать неореализм.

Все еще пребывая в глубинах этого образа, разве что поставив этот серфинг на автопилот, я вернулся на машине в центр, где долго и безуспешно пытался купить фотоаппарат. Мало того что август, сезон отпусков, так еще и lunedi, все вымерло в торговых рядах, по-английски никто не говорит типа, но все же через два часа я купил фотоаппарат и вышел из автономии осознания вновь в самый центр упомянутого образа, настолько что спроси меня кто о моем имени, я стал бы напряженно вспоминать. Вообще-то некому было спросить. Я снова был один. Но я снова был Итало Звево, который снова был один. Конечно я вернулся на Мирамаре, чтобы затем, чтобы там, - избавиться от образа и наваждения – с фотоаппаратом, чтобы разрушить, опошлить, развенчать, - этот самый красивый миф, который должен быть развенчан если я не хотел остаться здесь в 1925-м, этим сорняком. Пришлось как бы поразмыслить, и все же я решил, что нет, не готов. Может быть позже, года в 64, я приеду сюда стать тем, кем отказался теперь. Я сделал несколько снимков как обычный турист. Художественно полных либо пустых, стилистически достоверных либо откровенно любительских, just vivid or ordinary, все одно, как турист. Образ был разрушен и пал. Я поехал как бы на выезд, был снова собой, до темноты мне много надо было где побывать, я был уверен, что я это снова я, пока не выехал, случайно но скорее по карте города, купленной похоже именно с тем, на via Svevo, - и все, тут же наваждение вернулось и накрыло меня с еще большей силой и полнотой. Я жил в этом желтом доме, я ходил каждый день за продуктами, и не потому что не имел прислуги, просто мне нравилось ходить за продуктами и видеть каждый раз на вершине холма башню и нелепое строение ветхого замка, похожее почему-то на мечеть что-ли или иное какое строение исламского религиозного назначения. Каждый день в течение стольких лет. Жить и умереть не далее чем в 10 милях от того места где родился. Я до сих пор немного не в себе после этого, хотя прошло уже почти полгода и я еще раз посетил эти места, чтобы вспомнить-забыть-избавиться-навсегда от сильнейшего прихода в моей жизни. Башня и нелепое строение – вот и весь неореализм, без преувеличения весь огромный культурный пласт в мире 20 века, который сделал многое в мире таким, как вы привыкли уже его видеть. Я понимаю, насколько спорно и беспочвенно такое заключение, но не хочу и не буду его пояснять. Поезжайте в Триест, и если для вас еще не все потеряно, на via Svevo вы многое сможете понять. Это место как диагностический центр: все потеряно или не все.

Я снова вернулся на Мирамаре, не с тем чтобы выйти из машины и занять пустующее место в плетеном кресле, - чтобы выехать из Триеста на Систиану, чтобы оставить этот город за спиной, чтобы в последний раз взглянуть на него пока он не скроется со склоном прибрежной горы, именно в зеркало заднего вида, оставив изображение именно зеркальным. Так было нужно, не знаю зачем, или знаю но не скажу.

Я оставил Триест позади. Или так казалось.

Дорога моя лежала на Удине. Я знал что это маленький город, почти деревня, но мне нравилось название фриули-венеция-джулия, и ассоциировал я его почему-то именно с городом Удине. Название же мне нравилось тем, что слово венеция не имело в нем фатально негативного значения, изначально столь присущего ему, заключено в два довольно красивых и так же неоднозначных слова. К примеру фриули если брать его отдельно, несколько закрепощено, кондово, хотя и не сказать что это важно в его восприятии, а важнее подвижность, запах гор и снега, и ветра в этих горах. Если же говорить о слове джулия, изначально оно весьма печально, - так звали собаку моего отца, которая жила в нашем доме 10 лет, и которая стала лучшей частью отца для него, и которая была принесена им в жертву здоровью и развитию его внучки и моей племянницы. Это был очень тяжелый момент для него. Я же был тогда слишком жесток, я видел эту тяжесть, но демонстративно оставлял его с ней, считая усыпление любимого животного ради каких бы то ни было благих целей слабостью и трусостью. Но это слово со временем стало также обладать вкусом мягкого ванильного мороженого известного сетевого бренда. И вот когда эти слова наконец соединились, вышло прекрасно. Именно троичное значение этого слова наполняло его недоступностью, загадками, мечтой как эти Доломитовы Альпы. То есть если даже не знать что фриули-венеция-джулия это название крайне восточной области Италии где горы море и триест, восприятие этого слова в точности совпадет его значению, если ты честен и непредубежден в этом восприятии.

Еще мне нравился город тем, что я мог как-то случайно, но скорее посетив матч серии А, встретить там скажем, да хоть самого Ди Натале, и поговорить с ним о чем-либо не особо важном, о чем-то легком и приятном, например о здешних виноградниках, здешних горах, здешних женщинах. Проблема незнания языка не казалась мне такой уж непреодолимой. Ведь можно же объясняться и как-то иначе, жестами например или междометьями. Короче ничто меня не пугало, не останавливало на пути в Удине, где я почему-то и в самом деле пытался найти стадион. Не знаю зачем.

Удине замечателен еще тем, что огромная гора нависает над половиной города, над стадионом, - причем если ехать по улицам и следить за знаками, то вовсе никакой горы и не найдешь там, ибо сокрыта она всегда туманом ли, проливным дождем, либо низкими свинцовыми тучами над твоей как раз головой. Мне повезло, недавно прошел дождь, выглянуло солнце, и мощными закатными лучами – пробило кромешную пелену этого образа, сокрытой горы. Я видел гору, мне повезло. Верхние ярусы стадиона цеплялись за клочки, непробитые остатки тучи. Ди Натале выходил из центральных ворот и широко улыбался мне и говорил на своем что-то диалекте что-то одобрительное. Я тоже улыбался ему и говорил на его что-то диалекте что-то одобрительное.

Уже только поэтому я мог сказать себе, что поездка удалась. Но хотелось бы все же, иногда хотя бы, выяснить все, - че за хрень, почему в Удине, а не где-нибудь еще, выходил Ди Натале из центральных ворот. С другой стороны, понятно, не в Милане-Турине-Риме-же-ему выходить. Мне кажется иногда, и мне там выходить не с руки, не то Ди Натале. Все же неожиданно вышло, уж кого-кого я не ожидал встретить вышедшим, только не его, не в Удине, не из центральных ворот. Часто жизнь непредсказуема. И вот такая хрень случилась в Удине. Со мной. Ладно, проехали.

Долго я еще выбирался из ловушки произвольно измененного определения, частного что называется сектора этого города, держась указателей прочь от центра, от его несуществующей горы, от широкой и приветливой улыбки произвольно встречного итальянского человека. Какой-то хлам, вязкая череда весьма убогих и серых одноэтажных строений, карабинеры с радаром и чрезмерно громоздкий что-ли серый бетонный мост, серый бетонный виадук под автострадой, куда я в тот раз так и не свернул. Порденоне. Уже близились сумерки, и если я хотел еще хоть что-то взять, забрать себе у Италии, мне нужно было торопиться. Порденоне.

Я не ждал ничего от Порденоне, я знал что это маленькая деревушка, это летний курортный и то слегка городок, где наверняка какая-нибудь огромная заправка, огромный оптовый торговый центр, забыл как они называются, приходит в голову Teclo не то Techno, а может и Lotus. Похоже на южные американские штаты короче, с шерифом, страдающими от ожирения фермерами и ежегодными фестивалями кантри, почему-то мне особенно неприятными тогда. Но я приближался к этому оазису панамериканизма, и отчетливей понимал, что ошибаюсь. Я въезжал в огромную лиловую тучу, точнее половину неба, подсвечиваемую снизу, у самого горизонта зловещим красно-желто-зеленым неоном. Я подумал что не зря все же сочинил эту песенку, про дорогу в ад этот ужасный американский человек, которого я уже давно не называл никак, хотя знал его истинное имя: не то кри не то сри. Вот поэтому и не называл. Врожденное чувство такта, видите ли.

Дорога и в самом деле катилась прямиком в ад. Я часто излишне впечатлителен, но тогда это не играло совершенно, и я знал, мне не вернуться прежним в свой привычный мир не познав адского пламени Порденоне и его американских клонов, не заключив сделки с самим дьяволом, что сидел в моем кресле и рулил, фальшиво вцепившись в рулевое колесо моими такими же руками. Я видел в салонном зеркале жар и свет, исходившие от дьявола в моей коже, я ощущал рост вечность не стриженых ногтей на своих только бывших такими же руках, ныне покрытых густой рыжей шерстью, и ныне покрытых ядовитым зеленым соком вышедшей сути, пачкающей его солью мой гениальный руль, и огромные светящиеся этой же зеленью за десятки миль рога портили обшивку моего гениального итальянского автомобиля. Я ехал домой.

Я покинул автомобиль в самом центре шторма, в самом низу ада, в самой тайной комнате своего вселенского паноптикума. Я вышел на заправке напротив огромного центра Total или как его там. Ни единого человека не было в пределах видимости, ни единая автомашина не проехала мимо. Показалось я танцевал степ на пока еще сухом асфальте, закинув фотоаппарат на длинном ремне на рога, раскручивая его в такт звучащему уже повсюду джазовому не то симфоническому оркестру, сделав при всем несколько уникальных документальных снимков. Как вы понимаете, в тот день давали Гершвина. Или не давали, а как там у них в англоамериканском простонародном наречии. Полил дождь, он затушил и смыл мои весьма крупные дьявольские рога, фотоаппарат едва не упал на асфальт, я изловчился и едва не поймал его: мои руки снова были пусты и прозрачны. Я вновь забрался в автомобиль. Спешить было некуда, но я поспешил. Я покинул Порденоне и продолжил путь на Тревизо.

<горы справа>

Я сделал радио погромче. Какая-то женщина отчаянно эмоционально о чем-то пыталась мне рассказать, например из типа мира моды, спорта или политики, т.к. часто я мог опознать слово «берлускони». Не опознал. Жаль, было заканчивать путешествие, а было уже почти совсем темно, и жечь дорогой итальянский бензин ради темноты было жаль. Жаль – жаль - жаль, так как-то. В Тревизо я должен был свернуть на Езоло и вернуться к своим баранам.

Черный брат говорил мне nevermind и just a moment, wait типа here, когда я представившись великовозрастным необразованным дебилом, дауном околосибирским в красной косоворотке и начищенных хромовых сапогах, с хромовой же гармонью растянутой шире моей непуганой улыбки, пытался спросить черного прохожего афроитальянца (других не было) темной уже без преувеличения ночью в этом самом Тревизо, мол че за байда, почему этот ужасный аппарат, куча железа, дерьма и нефтепродуктов, не хочет отдать мне эти продукты, хотя схавал мои почти что последние 20 евро. «Нажимал?» - спрашивает, - «нажимал». «И ни хуя?» - «да, ни; fuckin’ cashier» - говорю. «Ну ты говорит идиот, написано ж на крышке unlead only, ты же толкаешь дешевый и толстый пистолет, который нивжисть не влезет в эту дырку; типа до чего умные у нас, итальянцев, автоконструкторы, защита от дурака как раз сработала. А теперь все поздняк, ровно минуту можно толкать толстый пистолет в маленькую дырку. Приходи завтра, в 9-00 покажешь cashier’у чек, он вернет тебе бабки, только не рассказывай никому, смеяться будут. А вообще подожди 5 минут, кореш тут у меня живет неподалеку, може он че те посоветует, типа как все ж таки заправиться и евро не проебать сного. Я-то даром что буквы итальянские разумею, но боюсь подвести тебя братан, айкью дело что невысокий совсем, може как у буше-джорджа какого, прости; кореш же хотя и дальше WC не углублялся в эту тему, но уже как полгода из Албании приехал, все достопримечательности освоил и по ихнему базлает что твой Пушкин на своем.» Ушел. Фридмана давеча в Наполи Оля говорит морячки черные чуть было невинности не лишили, а с ней и наличности, безналичного и нательного, типо чудом избежал участи печальной, к Торе обратившись, богу Яхве и Русскоговорящему Гиду. Еще шутили мы с ней на эти сальные темы слегка, в отношении меня уже как если бы на фридмана месте. А тут вот оно, черные вполне нелегальные возможно эмигранты, обещают типа мне разобраться с моими евро, а вокруг никого – ни книг, ни богов, ни гидов. Говорил я как если себе в продолжение предыдущей серии, но сквозь зубы, сквозь улыбку полную сарказма и внутреннего превосходства. Пускай приводит хоть 300 латентных афроитальянских гомосексуалистов, не утративших еще в гонке на выживание - очарования, пафоса, неизвестной какбе переменной в определении их сексуальности, - разрулю влегкую, пусть не знаю пока как, но точно знаю чем – берешь киль ставишь рыбу. Никаких проблем. Какой киль, какая рыба, где их брать и куда ставить – не представляю. Но и теперь думаю, что справился бы легко.

Трехсот не привел, они пришли вдвоем, латентные афроитальянские нелегалы, о чем-то говорили на своем неизвестном наречии и снисходительно показалось улыбались. Взяли у меня 20 евро, засунули в правильный автомат, нажали кнопку, вставили правильный пистолет в маленькую дырку, что никак не давалась мне с толстым пистолетом, нефтепродукты устремились в незанятое пространство, некий сосуд. Вот мне кажется, доктор, гомосексуализма нет. Не значит что я на их стороне, но как-то так кажется иногда. Взял киль поставил рыбу.

Постарался позабыть о том побыстрее, и время было уже позднее, неумолимо надвигалась итальянская ночь как русская зима бывает надвигается, и как раз в этих примерно числах, середина и конец августа. Я знал об этом, как если бы ощущал себя все той же маленькой девочкой в канун своего 75-летия в пустой хотя перенаселенной квартире, где вечно так шумно бы не слышать своих криков, слез и проклятий в чей неизвестно адрес. Оля всегда добавляла о том, типа просрала жизнь бабка, разу в Наполи небыв, не опробовав новаторства сексуального и не очень, не определив пределов своей любви так скажем.

Впрочем было нехорошо все это, - итальянская ночь, русская осень, Оля во всех этих зеркалах. Продолжал путь на измене реально, размышляя о деструктивном, пропустил все возможные свороты, и уехал на гребаную венецию, местре, посетив там жд вокзал, место и доказательство моего поражения, что случилось восьмого только лишь августа, сомневаться не приходилось, и все здесь я нашел какбе оплеванным, облеванным моими левыми попытками вскочить на суку. Не дала, а кто бы мне дал, если я мечтал и втайне надеялся быть отверженным, приказала отдыхать самостоятельно. Так и сейчас, в смысле тогда, возвращаясь к этой местре на четвертый уже круг, я неизменно и методично добивался своего, уничтожая свою никчемность физически. Я очень хотел спать, и косил под лунатика невменяемого чисто на маршруте, пропуская уже в который раз типа незаметный сворот. Не верил в это совершенно. В отель я вернулся в пол-третьего, по невнимательности задев машину о забор, и сказав себе не париться о том.

Смотри, - говорил я как бы себе на исходе бессонной италианской ночи, - ты должен занять чемто необыкновенным остаток этой прекрасной ночи, которая уже готова пролететь мимо и только и ждет как кто-то, а лучше ты – ухватит ее окончание, впрыгнет на скорости в последний ее клубничный вагон, и уедет, улетит испарится с ней до самого ди натале, порденоне и иже с ними. Оля спала в этих зеркалах, я встал раньше всех в ужасном курортном городке, прокрался незамеченным и вылетел, был вынесен в печную трубу ужасного отеля вместе с той ночью, которая не прошла. В 9-00 я был в Тревизо на заправке с чеком. Все верно, мне обломилось газолина на 20 евро, и было бы преступно не сжечь его.

Я поехал в сторону тех самых гор. Впрочем, по четко определенному маршруту на Бассано-Тренто.

Только скажи мне тогда теперь, раз уже назвался русскоговорящим гидом для не опытных автомобилистов, отчего буклет назван Триестом, если готовишься изложить некий иной четкий маршрут? Хер ли тебе эти горы, в которые ты постоянно якобы едешь, но где так и не был разу, так одни понты, предгорья, ложные слова и пустые обещания? В которые я постоянно еду. Нет ни Тренто, Бассано аналогично. Парадокс только втом что я туда поехал на последние 20 юро. Не парьтесь, я при делах это юмор. Похуй теперь на эти бассано-с-тренто, речь уже не о том. Моя женщина, или та за кого я ее считал, спала со мной на одной кровати, демонстрировала сильные ко мне и высокие чувства в моем отношении, пускай и полны негатива, - я же притворялся что верю, и оставлял эти чувства безадресны, либо старался так. Любой ценой избежать поражения ее игрой, любым способом увести эту игру, острие этих провокаций – в сторону, где они лишены смысла (игра лишена и острие лишено). В сторону, где нет. Ничего столь непригодного мне. Ничего что мне тяжело нести, просто ничего. Это философия, и только это, нехуй даже сомневаться о ней. Но только не для нее. Это я сводил счеты с никчемностью реальности, она просто теряла время, которое так для меня не прошло, для нее же не настало. Она оставалась одна, она слышала бой биокурантов, она все той же маленькой девочкой в канун своего 75-летия продолжала мечтать и строить. Это было жестоко, и это было низко, я будто задницей скреб по асфальту на скорости 220 километров в это же время, которое она потеряла, а я убил, на пути из Бассано в Тренто на автостраде del Brennero. Да, машинка низкая, и сидишь в ней тоже очень низко, скорость ощущается преувеличенно остро, - я же осмелел настолько, что ехал с такой скоростью по такой автостраде, пытаясь не отстать от мерса какого уже не помню, уворачиваясь точно в дешевом симуляторе от стоячих почти преград. Мне было все равно. Не догнал. Хер знает, може у него тоже какой кризис приключился, у них же это часто, пусть уже так проявилось, не слишком антиобщественно. Да, гуманно. Монтойю за 160 помнится на год французы лишили, говорят мол нехуй люком бессоном воодушевляться так. Он говорит а автограф - даже если на частях тел, а они че шумахер какой? – нехуй тогда, на год по закону. Я бы тоже ушел в наскар, реально обидно, - даже меня если какой недалекий дорожный полицейский в далекие 90-е бывало так назовет с целью польстить слегка, всегда грубо отвечал на это, хотя и понимал нельзя так.

Иной раз задумаешься так, а то ли я пишу, не тони ли это монтана к примеру или и вовсе ларс-фон-триер? Да мало ли кто еще. Только потом приходит уверенность, четкое и непредустановленное понимание: да типа, идет все нахуй и там ебется конем. Весьма показательная идиома последняя нельзя не отметить. Что она показывает и кому? - идет все нахуй и там ебется конем. Весьма показательная идиома не последняя нельзя не отметить.

Такие примерно небанальные мысли вращались у меня в голове в тему вращения этих маленьких итальянских колес четырех на оцарапанном их же асфальте. Синхронизированы с параллельными вычислениями остатков, хода на лимитированный газолин, на лимит времени до 12:45, на запас временного непроявления тонкой красной линии, обретенного родимого пятна на предплечье правой руки, равный тогда времени жизни, циклу такому и математическому определению. Короче все совпало, как и должно всегда происходить в подобных случаях. Маршрут для меня жестоко закончился в Тренто, по невозможности альтернативы, - денег банально в конечном итоге. По причине хотя бы той, что небыло тогда красной татуировки на моей руке, и я смог вернуться назад, в лидо-д'езоло, в чинкваченто, в мирамаре-динатале-порденоне-тревизо-бассанотренто, в отель Луксор через печную трубу, во все олины зеркала. Я протянул ей тонкую красную линию из турина трентиталией через савону в триест. Ее не было.


продолжить

вернуться