Путевые заметки.
Я выехал из Челябинска 31 мая рано утром. Не так рано, как планировал перед тем, но все же в 6.30. У меня было с собой 530 тысяч рублей, на хром и дорогу. Я планировал проехать почти 1600 км до Новосибирска максимум за 15 часов, чтобы заехать в город до темноты. После аварии мастера из Пежо собрали машину не слишком хорошо. Нет, конечно, ничего не отваливалось, но все же, к примеру, фары светили слишком низко, так что по темноте ехать не хотелось.
В общем, мне предстоял световой день почти хорошей почти везде дороги, полный световой день рокнролла, жизнь полная романтики и приключений. Дерьмовая жизнь полная дешевой романтики и регламентированных приключений, как и обещал собственно Учитель.
Уже в Вахрушево, в длинных тенях высоченных придорожных кустов-деревьев, не настолько впрочем длинных не настолько впрочем высоченных, меня ожидал первый в смятении гость с прибором и палкой он выписал мне постановление-квитанцию, отказался от денег, я тут же выбросил его, но времени было жаль. Он был татарин либо башкирин, горько пьющий о потере национальной самоидентификации. Как выяснилось позднее, это было здорово. Триггеры щелкнули, от ствола по кроне я двинулся в правильном направлении. Слово катунь было написано у него на лбу, я не смог прочесть, мне некогда было остановиться, перевести. Это было правильно.
В течение первого часа мне пришлось остановиться еще раз, на посту в Каясане. Там им всегда нечем заняться. В итоге за первый час я проехал 121 км. Не слишком много, но важно что больше 120, иначе затем сложно было бы сломать эту тенденцию. Хотя собственно не стоит преувеличивать значение слов и знаков, - просто когда речь о подобных расстояниях, мелочи должны иметь значение. Я бы не заморачивался этим всем, но надо мной, над всем путешествием, надо всем приключением – нависла неизбежность преодолеть участок как мне ожидалось, в районе Частоозерья-Бердюжьего. За год что я там не был, очевидно они не могли отремонтировать эти км 50. Настолько нависла, настолько довлела точнее, что я мечтал о дороге через Петропавловск, несмотря на всю беспредельность казахской таможни Петуховского перехода. Я бы даже сказал, скучал по этой беспредельности, они были так трогательны, они были экзотическими прекрасными животными в контрастном оперении, в последний раз я обещал им последним аргументом в ходе торгов за право покинуть их ареал – журнал с красивыми картинками, в газетном формате на некачественной бумаге, с голыми женщинами я им обещал зная что никогда не сдержу обещания, и они знали об этом также, в этом и есть их красота как я ее понимаю. Петропавловск это самый простой и реальный способ вернуться в 90-е, где все так просто и удобно, где есть будущее, хотя его и не было тогда. Петуховские казахи как портал туда – безусловный хит М51. Но что толку об этом когда деньги в кармане. Это как с порошком садиться в самолет – не впечатляют меня такие тараканьи бега, иллюзия опасности, точнее преодоления этой опасности, когда в барабане один патрон и ты как дебил крутишь его с единственной вполне определенной целью, - нет, это не для меня, здесь нет ничего от учения о пути, не вижу я в этом и ничего дзэнского, что бы не говорили о том некоторые. Я так понимаю, из-за чрезмерной однозначности принимаемого исхода, когда крона фатально неразвита, и получив да либо нет на той стороне, это все равно, обе ветки одинаково сухи, бездетны, - видимо я все еще слишком жив для зимней сакуры, привнесенной на тело россии. Короче, довлела.
До Кургана был полноценный час пути, с возможной дозаправкой на рубеже часа, до кургана была приличная дорога, незначительный траффик, минимальная вероятность гаишников, до кургана однозначно была Розин Мерфи – как минимум до Кургана, скорее даже до Макушино, далее законный перегон им.Джона Лайдона. Стоит притормаживать только на кольцах Щучьего и Шумихи (пусть их и нет уже), и даже переезд там в приличном состоянии. Есть еще у них там прикормленное место, перед Юргамышом что-ли, я всегда раздумываю, стоит ли там подчиниться законным требованиям инспектора. Возможным законным требованиям возможного инспектора. Возможно раздумываю. Склоняюсь пока к тому, что нет, не стоит. Возможность практической реализации таких размышлений не представилась пока, и пусть.
В итоге часа мне чуть не хватило, я остановился заправиться, проехав 128 км, +9 за 2 часа, - не так плохо, но и не хорошо.
Горбатый мост во Введенском я преодолел очень неудачно, что не замедлило сказаться в следующем часе. Окружная Курганская дорога полна опасностей, начиная с самого первого кольца, где всегда стоит машина с экзаменаторами. В моей реальности с 95-го года они тормозят каждую машину с целью задать один всего сакраментальный вопрос: какой знак стоит перед кольцом, Фроде, какая дорога главная? Сами же ответят неискушенному водителю: никакого, действует правило помехи справа. По-моему это весьма точно определяет основу курганского менталитета, - склонность найти в себе нестандартность мышления, гордость этим как неким объединяющим региональным качеством. Они хотят найти головоломку, не всегда могут ибо часто ее нет, а иногда и есть – но всегда хотят. Хотят самоидентифицироваться, их супер-эго по определению ориентировано на Свердловск, но мы всегда считали их младшими братьями, родственниками из деревни, месящими вечную грязь и коровье дерьмо в традиционных сапогах. Мне представляется, мы правы, - даже не стремясь познать их менталитет.
Окружная курганская дорога полна опасностей, равно как и встречных доброжелательных водителей, предупреждающих о них слишком уж загодя. Перед тюменским кольцом слева весьма живописное болото, в иных обстоятельствах могущее стать основой изменения локальной реальности, но лишь могущее и в иных обстоятельствах, - пока же я почему-то никогда не еду там быстро, привычно ожидая реализации сокрытого? – ко всему там весьма оживленно, но оттого не напряжно, геофизика это называется, там. Перед мостом через Тобол такая же фигня, обгон запрещен, ограничение 60, можно ехать пока не упрешься в сраного гражданина, но обгонять не хочется. После съезда на трассу можно ехать побыстрее, до Варгашей около 20 км, и после уже почти настоящая сибирская дорога, где не нужно бояться уже ничего. Третий час 120 км, или за три те же +9.
Далее всегда выбор: через Макушино на Частоозерье или через Петухово. Две трети макушинской дороги чудо как хороши, когда осенние пейзажи сильный боковой ветер холодное солнце сквозь дымку костра не то тумана – this is what you want this is what you get или лучше «Агеев». Только за тем стоит ехать, туда, сюда, хоть куда, но туда в особенности, пускай расплата будет жестока и неотвратима – км 20 дорожных работ до Частоозерья, приблизительно обозначаемые как жопа. 90 км за четвертый час.
Приятный сюрприз – дорога на Бердюжье отремонтирована почти полностью, и когда кому-то могло показаться все позади, впереди чистая дорога на Ишим, - именно тогда и наступила полная и окончательная жопа, причем жопее уже не бывает. Дорога отсыпана щебенкой, и уже давно. На участке же примерно с километр засыпана свежая щебенка метровым слоем. Фуры стоят жгут сцепление. Местные колхозники меньше чем по четверо в машине не ездят, их национальная забава – толкать впереди себя свои повозки, высекая щебень из-под колес, с тем чтобы освободиться наконец от пут на их колесах, и чтобы через 10 метров все повторилось. И я в этом поучаствовал, арендовал колхозников, задрал все дно и пороги, потерял 20 минут минимум. 80 км за пятый час, -61 за пять. Впору перейти на иную, щадящую, лоховскую шкалу.
Ишим весьма пафосен в дорожном плане. Освещенный участок с небольшим подъемом и слепым поворотом, похожий на взлетную полосу, - таково обещание Ишима со стороны Бердюжьего. Пусть оно не сбудется на верное – такого обещания еще поискать. Выезд на тюменскую трассу тоже весьма. Из преисподней сомнений и неадекватности к вершинам духа, Шопенгауэр и Рерих, вдвоем в натуре. Маленькие машинки, столбы и дома далеко впереди и вверху. Идеальная цель. Тем более жаль оставить ее позади. Дорога на Абатское идет вдоль Ишима, его пойма широка и болотиста, русло извилисто, вода черна как в болоте. Сама же деревня (не в обиду будет сказано, ведь мне нравится там) не в пример холмиста, также со слепым левым поворотом по обрывистому берегу, далее мост как рубеж, для дороги, и для реки. После моста река уже никогда не станет такой, это как жизненный рубеж, впереди лишь полотно лишенное жизни, лишенное событий, остаток века в доме престарелых. Пусть я знаю что это не так, видится это так, и мне нет смысла не считать это таким.
После дорога еще идет по пойме, целых км 10, болото же внезапно закончится перед небольшими холмами с редкими деревьями, с ощущением оставленной эпохи за спиной, прожитой жизни, съеденного пасхального кекса.
Прогон Абатское-Тюкалинск, особенно омский участок, не сулил ничего хорошего, почти 100 км вспученного асфальта, что называется дыры и надолбы. Но вышло все лучше ожиданий, от надолбов остался совсем небольшой участок перед самим Тюкалинском. 125 км за шестой час.
До поворота на Называевск дорога в хорошем состоянии, но пейзаж скучен и однообразен, и нет гаишников. Затем, при приближении к Омску, дорога становится все шире, ровнее, движение оживленнее, время привычно ускоряется выдавая приближение большого города. Кажется весьма достойным внимания, столько разных городов, то есть совершенно, но везде именно так. По степени выраженности этой особенности восприятия можно косвенно судить лишь о размерах города, но не о его качествах. Из больших городов такого нет только в Волгограде, что совершенно неудивительно, частично в Перми. Более всего это выражено понятно в Москве, Питере, Челябинске, Казани, Уфе особенно со стороны Самары, Ебурге (кроме тюменского и полевского направлений).
Омск не нравится мне, я его плохо знаю, и знать лучше не хочу. Для меня он большой Шадринск. Знание о нем складывается из дешевизны бензина, непопулярности 95-го, почти полного отсутствия хороших машин. Там встретишь в лучшем случае Мерседес или Ауди далеко не первой свежести, Крузера, быть может практичные японские или корейские машины, в основном с правым рулем, и 95% торжества российского автопрома; особенно популярны десятки. Такие внешние проявления не оставят желания обратиться к поиску внутренних. Предпочитаю объезжать. 120 км за седьмой час застали меня на объездной дороге в районе съезда на Павлодар, куда собственно я ошибочно и съехал. Застали на заправке.
Вся трасса Омск-Новосибирск это песня, почти 700 км, только не заснуть, хоть и хороша песня. Хотя начало участка на Калачинск еще опасно, это не представляется поводом ехать меньше 150. Покрытие очень хорошее, мешает траффик, но семь часов пути порядком подзаебли, порог опасности отодвигается совсем уже неприлично. Меня уже ничто не страшит, я знаю эта земля благоволит ко мне, и до Новосиба я неуязвим. 135 км за восьмой час.
Татарск, Чаны, Барабинск – эти названия ласкают слух, они состоят из чистого асфальта, из потока этого асфальта, ускоренной промотки ускоренной промотки, динамики и драйва в изначально определенных значениях. Идеальная дорога, пейзажи не располагают ко сну, можно также поразмышлять о грядущем посещении здешних огромных болот, либо города с фантастическим названием Здвинск. Короче 148 км за девятый час. Заправка уже в Барабинске, бака чуть больше чем на 300 км, расход 15 литров плата за скорость.
На Каргат. Дорога до Каргата еще ничего, дальше хуже, но по привычке не медленнее. 140 и 152 км за десятый и одиннадцатый час, и опять бака нет.
Прогон Каргат-Чулым самая тяжкая часть пути. Плохая дорога и привычка утомляют, провоцируют ко сну. Но летом, по длинному дню ехать можно. Позапрошлой осенью я чуть не убился нахрен там. Позднее, философски переосмысливая случившееся чудо, я приходил к выводу о том, что есть некая миссия, о существовании которой я подозревал давно и неудачно, и значение которой все еще закрыто для меня. Заснув на 150, я очнулся ровно когда еще что-либо можно было изменить, сотыми долями позднее – нельзя было бы. Я сшиб знак аварийной остановки КамАЗа, встречную Газель выдавил на обочину и на сантиметры увернулся от КамАЗа. Я так думаю, все они реально обоссались. Я тоже ненадолго взбодрился, но до Коченево ехал как в бреду. То был конец октября, день был слишком короток, и слушал я тогда тоже Moloko, Pure Pleasureseeker гениально для неискушенности.
Теперь же было 31 мая, и снова жизнь была впереди. Чтобы проехать за час 152 км, необходимо постоянно держать минимум 170. Но с некоторых пор способность засыпать за рулем перестала зависеть от скорости. Когда я был молодым, достаточно было прибавить до 150, и сон проходил. Видимо мне было что терять, хотя тогда я был уверен в обратном, всегда был уверен. А вообще, время было другое, и когда Андрюха Арафанов говорил что до Сатки ему ехать час двадцать, я не слишком верил ему. Теперь же все иначе, нет ни страха ни будущего, хочется также считать, что нет и прошлого. Иногда, когда слишком сильно или правильно хочется – его в самом деле нет. 1560 км до Новосиба через жопу быстрее чем за 13 часов – это реальность, настоящее.
Слово Коченево мне не нравилось никогда, слишком много в нем мусорского, регулирующего и ограниченного, musorsky ltd лейбл на морде. Сплошная линия, ограничение и бойскауты с биноклем на бугре в лучах заката.
При въезде в г.Обь приходит осознание окончания пути, финиш. Финишь, остальное докат. Стелла радует.
Новосибирск.
Новосибирск.
Эта глосса весьма значима для меня, видимо, если прошло вот уже почти 2 года прежде чем я нашел что написать об этом, о том. Мне 43. Я не был в Новосибе в полноценном качестве с момента описываемых событий, хотя неполноценным я там был возвращаясь в июле того же года из Нерюнгри страшным самолетом возвращаясь. О том остались фотографии. Было ясно, самолет западал то на одно крыло, то на другое, почти над центром города, мне было приятно разгадывать тот кроссворд, типа Красный это проспект или наоборот. Хотя о чем тут разгадывать – это опять та игра, я опять ее вел с собой, якобы разгадывая якобы кроссворд, якобы с интересом и якобы фиксируя этот процесс, игрой, интересом, кроссвордом. И ночевал я тогда в такой же ужасной гостинице в центре (по типу Милана центре), причем спал лишь 2 часа, вечер провел гуляя по красивым ярким улицам, среди сотен гулявших там красивых людей в ярких одеждах с фантастическими манжетами. Солнце давало такие длинные тени.
Люблю Новосиб. Всегда спешил оттуда домой.
Впрочем, пора вернуться собственно и непосредственно к теме описываемого путешествия как если бы я ее знал. 6.30 + 13 = 19.30 + 1 час пояс + 0.30 в новосибе темнее чем у нас в то же время = 21.00 Было еще не темно, но и не хотелось кататься по всему городу в поисках ночлега. Поэтому следуя своей беспрецедентной как говорят некоторые знающие люди ригидности, я поехал на Петухова. Такова традиция, с самого первого своего приезда в Новосиб, в том октябре 2004, я постоянно и безуспешно ищу ту гостиницу, на Петухова, где ночевал в свой первый приезд. Чем она мне так понравилась, с точностью уже не могу сказать, но тогда очень хотелось спать, я заказал ужин в номер и поговорил по телефону с Олей и помню, она мне сказала тогда, как-то, что все хорошо, и что будущее – есть. И я тогда подумал тогда, что догадался наконец о своей тайной миссии. Это был очень позитивный момент.
Но более ни разу я не нашел ту гостиницу. Наверное она была не на Петухова, но скорее, как теперь я склонен понимать, реальность сместилась, тогда или теперь, пустоты заполнились, и невозможно теперь найти чего нет или не было. «Это потому что ты мертвый», - говорили доброжелатели главному герою повести Хуана Рульфо, когда тот не мог въехать по единственной дороге в свою деревню, все время проскакивая мимо, типа в дискретном числовом мире, где координаты цели заданы некорректно, неадекватно миру. Когда же я был мертв, остается только догадываться, но реальность изменена.
Показал мне ее Игорь, но с учетом опыта дальнейшего с ним общения, как-то особо не хотелось уточнять, и это тоже так сдвинулась реальность. Вот что я называю геофизикой.
Короче, через часа полтора, я добрался до студенческой общаги с тоже чьего-то сдвига гордым названием Университетская гостиница. Однако сдвиг не затронул традиционно сурового быта здешних студентов, нашедшего свое преломление и в обстоятельства, - машину под окнами мне категорически не рекомендовали оставлять, настолько категорически, что я понял это той же суровостью быта, жестоко представившей мне теперь нехитрый выбор: деньги оставлять в машине на стоянке или таскать их с собой – в гостинице не было еды. Помню, сомнения были мучительны, но выбор изначально предопределен. Победили как всегда лень и с нею здравый смысл, я оставил деньги в машине, сам же пошел налегке в сторону пл.Карла Маркса с целью поужинать. Ресторанов категорически не было. Но я поел очень демократично (и остался доволен едой) – в студенческом фастфуде, настолько же фаст, насколько и фуде, причем в почти нетронутом, незамутненном значении этих слов. Да, это было хорошо, я прожил жизнь преподавателя высшей школы, я был в ней гением совершенно определенного социума, мои студенты поклонялись мне, я же ставил личное клеймо искушенности в этой игре каждому из них, - они были моими детьми, со всеми фрейдистскими и постфрейдистскими заморочками на эту тему.
Наваждение сошло только к утру, когда тяжкая неизбежность убедиться в наличии денег под сиденьем обрела уже совсем реальные перспективы с самого пробуждения. Было еще темно.
Созвонившись с Сашей, я как-то очень быстро покинул город и выехал в Ордынку. Солнечное утро, южная дорога и снова жизнь впереди.
Южная дорога есть практически возле любого города есть дорога, которую можно четко и совершенно определенно назвать одним словом «юг». Из Челябинска на Коркино, из Ебурга к нам, из Самары на Чапаевск (хоть и грязно там, по-казачьи что-ли, в общем никаких тропиков, только геленджик). Из Владика на Раздольное, из Кемерова на Новокузнецк, из Юрюзани на Катав, от Сатки к стелле.
Трудно определить в чем южность дороги, но чем дальше тем реально южнее, комфортнее, тем зеленее деревья и сочнее трава, тем больше обещаний. Impression усиливалось многими торговцами надувными кругами, матрацами, бассейнами, также мячами, игрушками, полотенцами. Типа раз уж едешь к морю – возьми с собой в дорогу. Остались фотографии.
Ордынка всегда сдержит обещания. Очень подвижное место. Там не спят. Виной тому открытость ветру, где река Орда впадает в море. Или само название, самоназвание реки, - она не устанет нести в себе тысячи и тысячи все новых воинов из глины и пыли на кристальном ветру – нести их к потери самоопределения в водах Оби. Простите.
Я приехал слишком рано, поел шаурмы на автовокзале, съездил на пляж. Остались фотографии.
К полудню хром погрузили, сделка была совершена, я попрощался с Сашей и опять был в пути, по дороге в будущее, которое вновь оказалось светло.
Из Новосиба в Красноярск дорога очевидна, но не из Ордынки и не для меня – я поехал через Камень. Первый мотив преодолеть лишние км 400 заключен именно в Ордынке. К моменту принятия решения Ордынка уже не была тупиком моих дорог, но не была также ветвью, только тропой. Год перед тем через Ордынку и Пролетарское, где и лежал груз, я проехал на Кочки, Озерки и далее на Каргат. Мне было важно сделать узел на тропе. Значение Ордынки – возросло для меня тогда, и это было хорошо.
Второй мотив Барнаул. Не был там с 99 года, и тогда пешком. Значение же этого города для меня сравнится только с Орском и Владивостоком. Это все местная ментальность, почти идентичная челябинской, но и существенно различная, и различия эти нам столь же трудно уловить, как например красноярским – отличие от нас. Если для нас иерархия общей составляющей личных качеств условно представима в виде «благополучие-криминал-особенность», для них «криминал-дезынтеграция-игра». Хотя как раз с юмором у них не очень. Они ценны для нас, их качества суть производная наших во многом. Единственное, я ни разу не заезжал в Барнаул со стороны города, - всегда со стороны реки.
Канонически стемнело почти сразу, в Корзе. Нитка белая, нитка серая, из того ли узла и в тот ли клубок, стало не разобрать. Дорога и с ней гребаная современность, ее тиви-видео-аудио-блютусы-айподы-ютьюбы, закончились. Я ехал на адаптированном автомобиле по 20-сантиметровому слою пуховой совершенно пыли, не заботясь нимало о ежесекундно изменяемых мной макро-экосистемах в толщине этих 20 см, о соцветиях жизней, прерываемых мной и выбрасываемых с пылью на 20-метровую высоту, чтобы неделями затем возвращаться к исходному состоянию 20 см. Это было чудо, я попал в реликтовый мир сказки, магии, волшебства, мне было все равно. Просто я не хотел слететь с дороги, стараясь контролировать вызываемые заносы, и это на скорости не более 80 км. Это был первый ленточный бор, уникальное природное образование, эндемик в степях Алтайского края. Затмение отступило как только я выехал из леса, не забыть этот спуск, это возвращение, по вновь обретенному покрытию на въезде в деревню Крутинка. Запах навоза нашатырем вернул мне остатки разума. Для закрепления ли терапевтического отрезвляющего эффекта, или по затейливому изгибу возвращенной реальности, некой рецессии, - следующий населенный пункт назывался Крутиха. Не было разумных оснований не посчитать это тенденцией, способной вернуть тревогу, просто тревогу, не переходящую во что-то иное пока личность еще как-то собрана, пучком сельдерея, кондитерски изысканными волокнами косичек колбасного сыра. Отвлекся, занервничал, а ведь хотел только немного пошутить.
В Камень я въехал отравленным окружающим навозом, и далеко и близко. Я плакал. Я видел их единственную трубу, кузни или котельной, они были защищены, огорожены, бронелистом, марганцовистыми плитами дробилок производства Катавского завода. У них у всех были лошади, как минимум собаки, пусть даже мыши – были у них. Я надменно проехал мимо. Вероятно, я сильно страдал. Камень не оправдал, ожиданий, названия, мечты об остановке под сенью того дерева на фото в Ордынке, с целью наконец поесть.
После пошли другие ландшафты. Еще более южные, более открытые, более из прошлого, из Казахстана. Пришлось долго ехать вдоль канала. Это давало скорее приятное напряжение, ожидания опять. Когда я пересек его, по мосту с двумя рыбаками, очередная жизнь была завершена, пружина распрямилась в луч. На луче был нанизан, Барнаул, рыбаки были одеты в черное, несмотря на жару, на одном из них были болотные сапоги и прорезиненный плащ с накинутым капюшоном. Лиц их не было видно.
Въехав со стороны Павловского, по хлебной дороге, я не увидел и не почувствовал города, пока не выехал из него, на тот самый мост, для меня больше города, стал или был? Было по-летнему жарко, солнце стояло еще высоко и улицы города, где-то в полупромышленных полуспальных районах, остались именно в зное, в расплавленном и растекшемся асфальте, но нетронутом теплом воздухе, каком-то кинематографичном, слишком чистом, слишком холодном для всего что я здесь видел.
Обь разлилась, никогда не видел ее такой, вся пойма после моста была залита, тысячи островов с дрожащими ушами зайцами ждали супергероев напрасно.
Планов не было особых (кроме необходимости быть в Красноярске on-time), по карте была хилая дорога на Новокузнецк, я был готов уже вернуться в Новосиб, оттуда на Кемерово, однако недоезжая Тальменки приятным сюрпризом федеральная дорога «Алтай-Кузбасс», не обозначенная на картах и построенная в 2005, правда, платная. Трафик ноль, чисто (нет мусоров), дорога правда до Залесово не очень, да и после тоже (то есть после дорога хороша, но возможны весьма неприятные сюрпризы типа необъезжаемых дыр или плохо состыкованных мостов). Мне там понравилось, особенно Залесск, полностью оправдавший свое название, оставшись невидимым. И сам собственно лес, на мелких холмах Салаирский кряж. Свет падал почти параллельно, скорость динамически расширяла картинку, тени падали нелинейно, я увозил за собой куски солнца, хрустящими обломками о каплю Пежо ломающегося мира, описанного изначально статично. Я знал теперь HDR, в переизбытке забирая сокрытые миром краски, себе?
Также полная безальтернативность дороги – не было ни одного свертка, более 100 км, даже просто примыкающей лесной дороги (может и была одна). Так я снова был взрослым мужчиной, имеющим твердость, жизненных ценностей и целей, без сомнений делающим что должен, не ждущим что будет. Самураем на верном пути. Но это недолго, окончание идиллии случилось внезапно: лес закончился, и с ним кряж, - границей была река, вдоль которой и к которой спускалась дорога довольно долго. За рекой же, и у моих ног еще, - лежала огромная равнина без краев – земля и небо как-то взаимно перетекали, - изрезанная тысячами дорог, домов, карьеров и отвалов, спрятанных необъяснимым маревом туманов или дымов на впечатляющем закате. Дорога шла на Грамотеино, зачем-то постоянно петляла, прячась в очередной туман, который я многократно и безуспешно пытался заснять.
Вроде уже темнело, но когда я через грамотеинскую развязку, нет – грамотеинский мост (ближайший аксессуар города; остановившись на мосту я мог бы изучить городскую жизнь в деталях, - мост упирался, грубо врезался, поправ все нормы фэншуя – в жилой пятиэтажный дом так что незанавешенные горящие окна были достать рукой) – выехал на трассу, вроде опять было светло. Я гнал опять не меньше 150, хотя по всему гаишники ждали меня за каждым кустом, но нет, псевдострахи не материализуются. Темнеть начало очень быстро и уже на подъездах к Кемерово, после поворота на Ленинск чтоли. Заезда не помню, очень хотелось спать. Но если бы я остановился в гостинице, прогон до Красноярска, это около 700 км, был бы слишком тяжел после полноценного сна, к тому же была уже пятница, необходимо было успеть сделать дела. Я планировал спать в машине не раньше Мариинска, но не доехал, залег неотъехав и 50 км. Было жутко темно, никакими волевыми усилиями мне не удавалось проснуться; когда в очередной раз я очнулся и увидел на спидометре 70, я понял что в барабане только один незаряженный. Не то чтобы меня это напугало или напрягло, просто миссия была не исполнена, не было никакого смысла рисковать чужими деньгами (это я так фигурально выразился, на сленге посткатегорий любителей кактусов и марок). Сибирь, 2 июня, на улице минус, ужасная словно осязаемая темнота, какая-то стоянка для дальнобойщиков, белое кафе, все на болоте.
Спал я не более трех часов, но выспался хорошо, хотя поначалу ехалось как в продолжение предыдущей серии, очень уж было темно, но к Мариинску уже рассвело, неплохая дорога с постоянными некрутыми поворотами – было интересно. Мариинск запомнился мне огромной тюрьмой, кажется кольцевая дорога сделана для объезда именно тюрьмы, не города. Более сказать нечего, я ехал уже на Ачинск. Скорость, какая-то белена в глазах или в воздухе, типа белый дождь, - что до Ачинска что до Боготола, почти до Красноярска.
Ачинск хорош тем, что там есть АГК, огромный отвал, и Настя работает в Глиноземсервисе. Тогда впрочем я не знал что она там работает, а сейчас знаю? Тогда там работала Галина Георгиевна. Я поспешил миновать Ачинск возможно быстрее, в шизофренической реальности рисовались картины страшного дтп с моим наездом на Г.Г., расчлененка, все дела, неотвратимость наказания, мариинская тюрьма и т.д. Настя молодец.
Писать продолжение дороги на Красноярск не хочется, очень нудно, долго, беспонтово, хотя и быстро без гаишников. Только на подъездах к Красноярску, после Емельяново, что-то поменялось, ландшафт вдруг стал совершенно китайским (как я его понимаю), и далеко впереди и чуть ниже, - был Красноярск.
Приближение к альмутасиму немного утомило, но было любопытно. Дорога вроде была по типу с юга, но грязная, вроде с Ебурга выезд на Полевской.
Красноярск расположен в замечательном месте, похожем на сказку или мечту, но цепь случайностей, составивших его историю и суть фатально ошибочна. Не тот человек не в том месте криво забил первый гнилой кол – так был основан Красноярск, дальше лишь механистическое продолжение, повторение, многократное и оттого не менее глупое, повторение исходной ошибки, типа я люблю Олю, - кому эта херня нужна совершенно непонятно, и уж точно не Оле.
Лучше бы там они устроили парк, заповедник. Больше о Красноярске ни слова.
Вокзал там похож на новосибирский и нижегородский. На первый по дорожному положению, на второй почему-то по сути (видимо там и там мне приходилось встречаться с кем-то; но скорее когда я встречался с кемто в Нижнем, когда я там впервые за сутки почти что-то ел в Макдональдсе, - Оля позвонила мне почти в слезах, что вообще невозможно, на 13 этаже прорвало батарею и залило весь стояк, а был жуткий мороз и вообще полный апокалипсис, я как болван невпопад отвечал не мог понять что от меня нужно; в Красноярск же она не позвонила, но суть странным образом совпала – в этом опять была ее истерика).
Хорошо что закончилось все довольно быстро, хотя все же хром надо было брать, все 40 тонн, не бояться ошибки. Пока шли торги, москвичи скупили все без остатка.
Пообедав с новосибирским коллегой в каком-то ужасном кафе и продлив это впечатление на коллегу, он там прекрасно себя чувствовал, я же задыхался, мне нужно было скорее бросить все, и бежать, из этой забегаловки под открытом небом, от этого коллеги, из этого города. Я спешил. Сбежав из Красноярска, я успокоился и смог адекватно, своим показаниям, воспринимать действительность, опять легко и привычно сводимую для меня в дорогу, пусть путь, все равно упрощенку. Легко предположить, что дорога обратно в Кемерово была теперь гениальной, несмотря на мелочи вроде не слишком хорошего качества. Два часа где-то в середине была просто гонка на скорости 190-200 км – больше Пежо не ехал, меньше я бы отстал – с какой-то на хакасских номерах Ауди трехлитровой – ускорялась она очень прилично, но обгонять и на поворотах он ссал, я догонял его, и опять он уезжал в подъем. По-моему, это было уже после Ачинска, между Тяжинском и Итатским, и дальше до Мариинска (хотя там вроде нет столько места, может начиналось все еще до Ачинска). Чем закончилось не помню, похоже кто-то остался на заправке. Но было реально. Почему-то вспомнилось название Хакассметаллоптторг – теперь оно навсегда повязано с той машиной. Приехав в Кемерово еще засветло, никуда более не хотелось, впереди была обратная дорога и выходные. Некуда было спешить, можно было остановиться и поспать по-людски.
Нашел гостиницу быстро, какую-то фантастически новую и недорогую, но опять без ужина, ресторан еще не открылся чтоли. Но так я на час стал кемеровчанином, гуляя по их проспекту, мимо многолюдных очередей в какието клубы в полуподвалах жилых домов, мимо каких-то модных магазинов с горящими зря витринами, - я шел как в бреду за бутылкой местного пива и куском колбасы в какой-нибудь ларек, закусочную на колесах, ночной магазин. Мне было хорошо, от реки шла прохлада, на все еще не остывшие стены домов. Это было замечательно.
Тогда я вернулся в свой очень хороший номер и включил TV с целью поужинать, гениальные совпадения продолжились, и я увидел лучший теннис в своей жизни – Налбандян на РоланГарос играл с Турсуновым. Может насчет лучшего я и погорячился малость, я помню еще даже Джона Макинроя, не то что Джима Курье, Густаво Куэртена, Карлоса Мойю с Хуаном Карлосом Ферреро, - без меры экзальтированным я тогда приступал к просмотру, колбасой и бутылкой заняв обе руки. Кто выиграл я не помню, для меня это было совершенно равнозначно, равно значно. Рокнролл в каждом взгляде, каждом ударе, каждом плане показа. Они были огромными звездами, или оператор сделал их такими, и только для меня? Я мог бы даже подумать, дескать, это пиздец, лучше уже не будет, и умереть во сне. Хер там. Я даже осмелел настолько что позвонил Оле и она мне сказала, может я заеду типа на Алтай на обратной дороге, раз уж я так этого хотел, а так ведь я ее уже совсем заебал. Короче такие расклады мне были тогда что слону дробина, - Алтай так Алтай, и я продолжил смотреть Турсунова, причем даже по истечении трансляции я необыкновенно цивилизованно и дисциплинированно выключил телек и заснул, на гениальном ортопедическом матрасе в гениальном номере отеля гениального города на берегу реки.
Небо светилось.
Алтай.
Алтай так Алтай – подумал я с утра снова.
Оставить город ранним субботним утром, оставив его в синей части спектра, в запахах речной прохлады, совершенно спящим и столь же нетронутым моим посещением, - это было верно, правильно, просто замечательно. Выложив на руль карту, я разрабатывал маршрут, стараясь не тормозить, при этом кажется что-то ел или пил. Предстояло принять решение по трем пунктам: 1. стоит ли посетить деревню Ариничево с цель сфотографироваться возле знака, распить бутылку пива и вообще; 2. как проехать на Бийск; 3. стратегический выбор: где ночевать?
Ответы я нашел весьма легко, на удивление не парясь (выбора не было): 1. нет, не стоит, - понты (аккумулятор фотоаппарата окончательно сел в Кемерово накануне); 2. через Новокузнецк (не через Тальменку же обратно); 3. выбор посложнее – вообще поездка на Алтай это первый раз когда я ехал куда-либо в качестве туриста 100%. Ранее я всегда следовал какой-то цели, четко определенной как мне казалось. Даже в августе 2005, года я ехал из Тулы в Хомутовку, - я не мог не исполнить просьбу отца взять его с собой если будет путь в сторону его родины, и я побывал там с ним, хотя он об этом не знал, т.к. я ему об этом рассказал много позже. Но кажется, он помог мне преодолеть тот подъем от села, от реки, на вершину холмов по глиняной мокрой дороге где любая оставовка означала бы неконтролируемый спуск назад. Я не выбирал тогда, я привез ему несколько комочков той глины. Хорошо ума не хватило отдать, и мешочек затерялся где-то.
Теперь же я мог выбрать сколько я проеду по Чуйскому тракту, где заночую, когда вернусь домой где, было теперь совершенно очевидно, меня не ждет никто. И вся эта гребаная скорость, которой я так горжусь – не более чем понты, а не способ приблизить будущее. Не слишком долго раздумывая, я пришел к выводу что раз оно работает – не стоит его трогать. Т.е. я запланировал ночевку в Барнауле, чтобы на пятый день не ехать слишком много, ибо устану. Так я намеревался углубиться в Алтай настолько чтобы вернуться в Барнаул до 2 ночи.
За раздумьями я уже проехал сверток на Ленинск, впереди была прямая дорога на Новокузнецк-Прокопьевск. Минуя Грамотеино чувства вновь наполнили меня, я не углублялся в их суть, удовлетворившись их наличием. Зря как кажется. Поселок Инской со своим культово-многозначным названием пробудил мысли о том как странно они тут все живут: огромные равнинные пространства, пронизанные цепями городов, изрытая земля, развитая инфрастуктура, - и все это к западу от реки, от границы, за которой – полнейшее отсутствие, активной жизни, - только лес, тайга, заповедник Кузнецкий Алатау. Я думаю именно тогда я впервые попал, выпал в некоторую природную аномалию, временной сдвиг, всплеск точнее, которая затем по временам преследовала меня весь этот день, 3 июня 2006 года, как многие считают. Всю дорогу начиная от сворота на Ленинск и до наверное Киселевска-Прокопьевска – мой взгляд отклонялся влево, на восток, к солнцу, но было ли солнце или были сумерки – не вспомнить уже. Кузнецкий Алатау – все что я могу сказать, и сказать больше я не могу, ибо это бесконечно много для меня, множество слов букв цифр якобы людей якобы цивилизаций, и все это внутри того что я могу сказать. И слова эти, эти образы, картины, формулы – не статичны, это также говорит, ассоциирует, создает.
Херня, скоро цивилизация проникнет и туда, юревич разобьет площадку под мегамолл в пойме реки, и тогда-то выяснится, что земля – рыжая, а лес – это экология.
Впрочем, не было тогда мегамоллов, гоню я опять, как гнал и тогда, не меньше 160 до самой развилки. Дорога уже стала еще южнее, замусореннее, еще серее и крупнозернистее стал асфальт, и обочина стала меньше и круче. Не было причин не заехать в Новокузнецк. Я повернул налево на развилке.
Преддверие города длилось долго, сельского типа поселения, бараки, множество переездов, затем кварталы ветхоаварийных 2-этажных домов с торчащими трубами печного отопления. Затем 2 менялось на 3, 4, 5 и – вышел зайчик. Чем ближе к центру, к вокзалу, тем сильнее и неотвязнее являлся призрак Златоуста (нет не святого, нашего Златоуста). Зачем мне понадобился вокзал я не знаю, но спираль событий не закручивалась там более так стремительно, фатально и с ускорением, взяв паузу таймаут, именно две ладони сложив буквой Т, чтобы было понятно, - там я немного прошелся, и впечатления дежавю усилились, причем к капканам местоопределения примешивалось также временное дежавю, и вновь я в засиженной мухами столовой райцентра 80-х, а рядом вокзал, и люди с авоськами ждут прибытия поезда с колбасой и водкой. Они были все герои, якоря прошлого. Их лица барельефами остались на фасадах их брежневских домов, типа пестель, муравьев и апостол. Косность бля языка.
Я уехал от вокзала влево, в тоннель под жд путями, в другой город, внешне такой же серый и убогий, но утративший патетику. Здесь люди рождались, были детьми, женились, пасли коров, рожали детей, умирали, их несли на кладбище. Это была традиция, они все были православные. Деревья, птицы, погода, - были с ними заодно, - я понял – это начинается Алтай.
Дорога шла на Осинники, я уехал туда, пропустив поворот.
Мне нужно было на Кузедеево.
Местность была весьма гористой, дорога свежей и идеально ровной. Я спрашивал себя: это Алтай? – не отвечал ничего, хер ли с дебилом говорить. Я молча ехал дальше, спокойный взрослый мужчина за рулем дорогой иномарки. Через 5 секунд все повторялось.
До Кузедеево ничего не менялось. Дорога весело петляла среди холмов, я не жалел резину в поворотах. Этот отрезок остался акцентированно в цвете, желтом и зеленом, и только слегка серо-голубом, - наверное был ветер. Так я узнал прогноз на осень.
От Кузедеево к Пуштулиму был иной, совершенно особенный участок. Это место где нет будущего, там нет какой-то остроты, жесткости, все предельно мягко и корректно, но с тем цинично, социально чтоли облечено; эти несложные ненавязчивые правила нет возможности обойти если хочешь быть здесь, если хочешь выбраться отсюда. Отсюда родом должны быть предки Юры Озерова. Будучи аморальным беспринципным паразитом на теле эмоций чужой жизни я легко справился с заданием и преодолел эти 40 км, хотя скорее последний абзац относится скорее непосредственно к Пуштулиму, подъездам к нему и выезду, пока была дорога. Пока наблюдалась цветоаномалия в форме полной потери цвета со смещением спектра в точку приблизительно фиксируемую баклажаном. Однако очень скоро дороги уже не было совсем, но восстановились желтый и зеленый. Шло грандиозное строительство до самой Ельцовки, региональной казачьей столицы мусора, пошлости, непристойности – так бывает всегда после предела напряжения обязательна рецессия. Там сильно пьют, те кому заказан путь на Пуштулим, где похоже и не знают о соседях. Но там мне нравится не меньше, если не больше.
Спустя 2 года дорога должна быть закончена, и представляется весьма интересным, как происходит смешивание культур, гибель автономных экосистем; это как Колумб открыл америку.
Далее дорога через Мартыново (суррогат Ельцовки) на Целинное и уже на Бийск. Только после Целинного появился асфальт, и не так чтобы это было хорошо, асфальт был совсем плох. А так, по щебенке, я опять погонял на относительно ровных участках, поднимая огромный столб пыли, прыгая на трамплинах, сгоняя на обочину железные повозки местных крестьян.
Я нашел удивиться продолжению Ельцовки и в Бийске, хотя конечно это была лишь одна сценарная линия мультижизни города. Других я признаться не приметил, просто знаю что они есть. Бийск короче не оправдал ожиданий, оставив впечатление невнятности, незавершенности, скованности, так свойственное всему русскому. Сравнить его могу только с Троицком, Курганом немного. Какая-то дикость, нечто непонятно нездоровое, от этого пахнет каннибализмом, феодальным правом, Жигмондом Морицем наконец и более всего. …«сожравшие овцу в далекой Венгрии»…
Что-то говорит мне что я ошибаюсь.
Выезжая на Чуйский тракт, я сразу понял куда попал. Мгновенно я был отброшен на 4000 км к западу, гаишником с радаром в кустах. Перед тем как взять мои деньги, он мучил односельчан, разговор шел об общих родственниках, их коровах и детях, водке в сельпо и т.д. При этом гаишник писал протокол. Иногда мне кажется, это была постанова. Через пару всего километров все повторилось в точности, только фигурировала еще родина Шукшина, туристический бизнес на эту тему и что-то в таком роде еще.
Так я доехал до Маймы. Алтай начинался там, причем начинался неожиданно, не с умозрительных снежных вершин безумия Рерихов и блаватских, но с элитных подмосковных типа коттеджных поселков, расположенных везде в пойме Катуни.
Сама же Катунь возникла впервые как раз перед тем первым гаишником. Я сразу понял, насколько эта река катунь. Тогда и начинался мой Алтай.
До самой Маймы дорога шла вдоль реки, и до самой Маймы Катунь превышала Алтай и была им. Майма изменила это, и я думаю благодаря ущербному моему челябинскому менталитету. А возможно я просто был открыт восприятию, подобен в красном оперении птице на снежном ветру, куполом зрения отвечая гармоничной ликвидности совершенного мира. Коттеджи значит коттеджи, геленджик так геленджик (горячий ключ точнее).
Майма тянется вдоль дороги не соврать км 20, и на выезде предстояло решить куда же собственно – на Телецкое ли озеро, или на Ташанту. Разумно решив, что Артыбаш это еще не Телецкое озеро, а дороги после него не будет точно, я решил ехать по Чуйскому тракту, но повернул на Горно-Алтайск. Впрочем, не сразу, спустя 6 часов и опыт прожитой жизни.
Чем выше были горы вокруг, чем мутнее вода в Катуни, - тем тоньше становился перешеек, узкий участок, звериная тропа, - моего мира, тем более явно оканчивалась моя жизнь. Оля не ждала меня, ни сегодня ни завтра, вообще не ждала. Она знала что я приеду, и она меня не ждала. Она меня не ждала, и она знала что я приеду. Я проехал в жизни сотни тысяч километров, никогда до этого я не был не востребован. Так я объяснял себе терапевт, педиатр.
Но я дышал глазами, осязал глазами я был полон внутреннего диалога в зрении я трогал словами на расстоянии куда достанет взгляд. Я был гениальным животным, мои пальцы срослись объемом зрения, мои ладони были круглы как Олина подушечка для игл, моих пальцев рук не было уже очень давно, кто понимает. И вся эта хрень – лежала на кожаном толстом руле Пежо 206XS, таком символе свободы, недостижимом уже никогда более.
Данный суррогат Алтая наконец – менялся на что-то похожее. Чем дальше от Маймы, тем сильнее и правильнее звучали слова в динамиках, тем увереннее и спокойнее становился я, мне даже иногда казалось, что я мог мимолетно, но скорее фантазируя, уловить, выхватить из не нашего мира, - руки на руле, мои руки на толстом кожаном руле.
В Усть-Семе, в месте слияния Семы и Катуни, я вышел на косу в месте их слияния, и я умылся теплой водой Семы и я умылся затем белой водой Катуни, из которой сентябрьский дождь, и я вспомнил тогда зачем те стихи.
Тракт уходил от Катуни к истокам Семы, склоны гор подходили все ближе к реке, долина реки превращалась тогда в ущелье. Помню мост над Семой, от одного почти уже отвесного берега к другому, вызывающий стойкие ассоциации во-первых с хорошо прорисованными ландшафтами игрушки WRC PS2, и во-вторых, но не менее достоверно, со словами «мост через реку Квай в Канчанабури». Причем именно со словами, ибо на том знаменитом мосту на ветхих деревянных сваях я не был никогда, но хорошо помню мост собственно в Канчанабури; наложение этих двух слоев, как в Фотошопе, дает сложную, постоянно меняющуюся картинку словосочетания «мост в Канчанабури», - как видно кто-то по прихоти или закону, меняет прозрачность слоев. Мне кажется иногда, я знаю кто это.
Тем не менее мост был хорош, после него я понял что это не Горячий Ключ, и уже давно. Потом вроде был еще мост, или два, и дорога шла тогда то по одному берегу, то по другому. Скорость была очень мала, и продолжала падать. Истинную причину этого я затрудняюсь назвать, в тех обстоятельствах она уже была не важна, скорость ли, причина, неважна. Я незаметно начинал пьянеть, от белого тумана, белой воды, все выше и выше по течению реки, о которой и не думал заранее.
Когда я достиг Шебалино, я догадался, что игры оставлены позади. Хотя до Семинского перевала было еще далеко, он был уже неотвратим. Река становилась все уже, все каменистей, все круче становился подъем. Когда наконец дорога отошла от реки, я снова был маленьким мальчиком в темной комнате оторванным от мамы. Я как бы выпал из гипнотического сна, и увидел горы вокруг, хвойный лес на их склонах и проплешины бурой травы среди тех гор, тех лесов. У меня случилась возможность поинтересоваться: кто я, что я делаю здесь, и как отсюда выбраться, домой, - ведь здесь так холодно. Не успев ответить или хотя бы осознать заданные мне вопросы, я тут же впал в другой транс, еще более глубокий и автономный от «реальности».
Когда начинался 12-километровый подъем, сквозь абсолютно белый, плотный, полный неисчислимых множеств чего-то, чего не уловить в реальности, не потрогать и не рассказать, но что несомненно есть. И пусть это может быть пугающим, кого-то и когда-то, и пусть даже меня и сейчас, но уж точно не меня, не сейчас, не это, - оно притягивает, именно притягивает, - к себе, к максимальной его концентрации, - все выше и выше таща за собой меня и Пежо.
Когда начинался подъем, неспроста я слушал уже Night of the Dancing Flame, затем, поправ свободу музыке идти, - Dear Diary, затем опять Night… и все снова, все выше и выше again. Каждый повтор не был повтором не шутя, я каждый раз слышал новую композицию, так я эксклюзивно получил уникальный сингл по крайней мере, но скорее полноценный альбом – Розин Мерфи – ведь эти 12 км я ехал явно не 12 минут, даже. Скорость продолжала падать, я все более глох от перепада высот, и все быстрее и громче дворники уже не успевали очистить падающий дождь из белой воды, что стал уже снегом, но падающим со скоростью дождя, - легкими продолговатыми белыми каплями замерзшей воды – мне на стекло.
Дождь по крыше, невозможно громко работающие дворники, у меня в голове, музыка со срезанными temporary глухотой частотами, сверху и снизу, - так я контуженный, больше себя с разведенными в стороны огромными пустыми белыми ладонями, обхватив ими изрезанные фреди в бахрому уши, - так я раненый осколками разбитого недоступного мира, в голову, - я въехал на вершину, высшую точку, перевал. Я вышел, потыкался слепым котенком по углам черной комнаты, достал фотик с умершей батареей, не вылез даже объектив, - из меня брызнуло наконец, все то знание которое я имел, копил до этого жизнь, ненужное уже, отработанное, лишенное энергетической ценности, неспособное более поддерживать жизнь в измененном сознании, измененном теле. Кто видел, а это был я , я , я и еще многие из меня, - должно быть был немало поражен буйству красок, фантазии, - моего больного люминесцирующего как мои фотографии, мира, оросившего снег и серую траву на обочине. Осталось весьма большое пятно, испарениями соединявшее с нечем чем-то в здешнем магическом воздухе-пространстве, впрочем здесь далеко не таком магическом, как далеко внизу, в начале или середине подъема. Так я был заживо подсоединен к брахману, и присоединил сам, брахман к себе, двусторонним скотчем и тонкой проволокой. Я помочился на вершине мира. Я делаю так всегда.
This World Is Mine.
Небо стало черным, белые духи ушли, и по нему я мог наблюдать всплески зарниц, стремительные потоки, - потери моей идентичности, истечения ее остатков в пустое поле черного неба мира, лишенного обещаний. Я смотрел не в силах оторваться, на смену исчезающих образов, просто смотрел не успевая, не желая фиксировать их смену, их гибель, просто смотрел клип, нарочито случайный видеоряд, в итоге идеологически выдержанную нарезку из конечных, финишных картинок, для ознакомления протокол гибели некоторых битых уже секторов внутренней государственности, некоторой части меня, - настолько неожиданны и красивы были подборки этих документальных историй, настолько красивы и неожиданны краски моей сути в сером белом теперь черном небе окрестных гор. Довольно скоро салют закончился, экран погас, я сквозь, через голос Розин Мерфи, прерываемый чьими-то рыданиями, сел в машину, включил зажигание, долго смотрел на руки на руле, продолжая истекать в окружающую меня пустоту, теряя подличности, заменяя их на пока не рожденные, меняя суть. Это был сон, я овладел практикой управляемых сновидений.
Я выключил магнитофон и поехал вниз. Пустым, одутловатым, с дырой в голове и пустотой внутри грудной клетки, - с периферийно разбросанными внутренним давлением взрыва сердца – жизненно важными органами. Я медленно ехал вниз, тоскуя с каждым метром сильней, - о несбывшемся, надеждах, мечтах, об умерших моих котятах, об Оле уже никогда более не ставшей моей. О потере мечты в 41 год. Было грустно, и этот депресняк, как модно говорит Оля, был заперт в моей голове временным отсутствием слуха. Это было реально, темно и страшно, нечем было дышать, я не видел дороги и окрестностей посреди войны, смерти и разрушений. Так я все убыстрялся, и скоро, с восстановлением слуха, вернулась способность что-то видеть вокруг, вернулась способность назвать свое имя. Я очнулся.
Кругом была фантастически красивая природа с очень красивыми названиями. Я спускался вдоль оставшейся для меня безымянной реки, в Туэкте впадавшей в реку Урсул.
Туэкта это монгольское название для меня, и деревня ему соответствует. Ветер отгибает там угол истлевшего, многажды крашеного, да так что его ржавчина держится на краске, не наоборот, - листа железа, элемент декора и одновременно несущую конструкцию какого-то здания, здания села, аула или как вас там. Это как красный флаг. Искусная проекция сути здешних мест, свободы реальной или мнимой, моей и этих гор.
Направо через накатаный мост уходила хорошая дорога, она настойчиво звала меня типа игорь! – настолько богато был выхвачен из сумрака без места и времени ореол ее окружения, настолько был освечен, настолько светился сам, от внутреннего переполнения, которое некому было взять, - и тут я мимо проезжал. «Проезжал», - медленно и цинично подумал я, привык не брать ничье. Слишком много во мне насилия, страдаю от этого сам и страдают окружающие, близкие. (Убавить цинизма! – заметки на полях) Ведь и в самом деле – проезжал, как бы невозможно это не звучало, это как если бы я пренебрег отчетливо виденными знаками, приведшими меня когда-то к Оле, а именно числом шесть на клочке бумаги, причем 6 из 6, также автотрейлером 98-го Санта-Клауса, протаранившим мой джип по главной дороге, которую я уже не смог пересечь, ни тогда, ни когда-либо потом, а я просто сдался закону, настолько он был суров и безупречен, как фантастический аутичный мир Олиных иллюзий и представлений.
Но я был взрослее, старее, многие из описанных миров были приняты, выработаны, оставлены, даже иногда не оставалось и одного из них, а других, не описанных, мне было не нужно, да и не взять, - я и не взял, играя. Я сказал им всем «быть может позже», я поехал дальше, к своей границе, пределам личной территории, я намеревался ехать пока не устану, пока пограничники не задержат меня заградительными выстрелами в воздух, или не в воздух, было все равно. Я готов был скорее заснуть и свалиться с обочины, нежели остановиться.
Проезжая, через населенный пункт с впечатляющим названием Шашикман, я лишь укрепился в своем намерении достичь границы.
Каково же было мое удивление, потрясение, неврастенический шок когда не проехав и 10 км, я понял что мое путешествие окончено. Я понял это когда прочел на перечеркнутой белой табличке «Онгудай», и на другой, белыми буквами по синему фону, - до которой я так и не доехал? – «Улита – 10км». Уже два года размышляя над причинами и следствиями, я всегда считал стоп-словом онгудай, теперь же все наконец открылось мне: это слово улита.
Улитка несет на себе свой дом, пела еще помнится Настя Полева миллион лет до нашей с вами эры. Мой дом Россия - ладошки домиком, я бездомный, - путь в Улиту немыслим для меня. Такова череда определений, исходник, определивший мой U –Turn, мой опять придуманный апокалипсис, мое эмоциональное падение, поражение, в гражданских правах. Якобы я посчитал деньги и решил не рисковать, я мог не доехать до дома (двуличная сука! – заметки на полях), без бензина или денег. Я нарисовал себе выбор, которого не было впрочем: Улита или та, дорога из Туэкты. Выбора не было.
Я обещал себе вернуться, не веря ни единому слову. Было немного грустно, моросил очень мелкий дождик, совершенно не романтичный. Я пометил реализованную территорию: до границы было 353 км, но я уже спешил назад, обратно в Туэкту, где так богаты и выгодны картинки, - дорога желания с магическими подвесками, с аксельбантами, не знаю других букв, - та дорога звала меня.
Та дорога из Туэкты начиналась непосредственно в Туэкте, Т-образным перекрестком безобразным фэншуем втыкаясь в ту юрту, тот чум, тот магазин, то сельпо с красным флагом на гребне. Та дорога на Туэкту.
Справа была гора, слева – уходила, пряталась за гору река Урсул (это сейчас я так понимаю), и дорога справа от нее.
Три деревни из не наших сказок, полупустые, или совсем нет, полуоставленные либо нет, ждали меня сразу за поворотом. Шибе, Теньга, Каракобы – такова сохраненная версия тогдашней мнимой реальности. Но почему-то выпала из сознания первая деревня, собственно и сложившая этот миф, о нерусской сказке, о полуоставленности, о трех башнях, да вообще о самом мифе, само название ее, как и на каких языках не склоняй, - дает шаблон по которому эти ключи; деревня называлась Талда. Она была нежилой.
Три деревни из не наших сказок, полупустые, или совсем нет, полуоставленные либо нет, ждали меня сразу за поворотом. Талда, Шибе, Теньга.
Деревни были дремучими, темнее дня и переменной облачности, были спрятаны от ветра, время не шло в них, не посещало их со времен глубоких потрясений когда они возникли. Это как изменение ландшавта, тектоника бля. Деревни перетекали вроде одна в другую, не было четких границ, если только слегка, только подтверждая истинность фонетического, а за ним понятийного ряда: талда-шибе – теньга. В натуре библия кто если умеет читать.
Тем губительнее, разрушающе было все же воздействие времени ли, пространства на эти деревни, - смерть всегда приходит с востока, и участь Талды была уже решена. Там не осталось ни одного жилого дома, хотя внешне ни один дом не казался оставленным, но пройдет еще 6 или 10 лет, разрушение и запустение разрушат основу мифа. Если только мне не удастся безошибочно подобрать слова, образы, темы для этой книги, внезапно ставшей бестселлером, - под воздействием магии слов тысячи новых переселенцев в поисках белой воды устремятся туда и займут пустые дома. Это называется самозахват, есть риэлторские фирмы, занимающиеся именно легализацией его. По-другому это называется шизофрения, по-третьему это называется шутка, игра в шизофрению, по четвертому – игра в шутку, самозахват.
Исход решен – гниение всегда начинается с талды, теньга же еще долго не пострадает, но исход решен.
Но пока, все же, они были три сторожевые башни, отделявшие мир, обособленный мир долины реки Каирлык, мир деревни Ело и замка на вершине, - от мира, где не было этих миров. Это как та Великая Курская стена на холмах в пойме Свапы, хранившая некоторые обособленные мои личности, от других, где не было их. Четвертая же деревня, или пораженная третья, Каракобы, являет собой лингвистическую ссылку на возможность, неопределенность, в прошлом ли, в будущем, время не решает ничего по этой ссылке. Так я не помню этой деревни, помню название, и еле уловимое уже ощущение чего-то глобального впереди и слева, это как если Кастанеда впервые смог бы увидеть Орла, знал об этом грядущем прорыве, не волнуясь и не печалясь о нем.
Я отъехал от последней деревни пару километров, и все, портал закрылся за спиной. Я по-другому очнулся в мире, - эндемии, HDR и космических лучей.
Я доехал до Ело и был поражен, тупым копьем кочевника в разбросанное сердце неврастеника, - настолько же тупы, безграмотны, эмоционально необразованы и закрепощены, социально или хоть как-то еще по любому заскорузлы, ригидны, беспросветны наконец, - люди обладающими деньгами, которые тратят их на всякую хрень (кто кого непонятно), - а все что надо чтобы стать буддой, - выстроить храм на вершине Аптырги и поселиться там, одному, не общаясь с родными и близкими, местным истеблишментом, даже с президентом Путиным.
Примечательны мириады причудливых образов, смутных желаний и видений, мобилизованные измененным сознанием на строительство, воплощение в измененной реальности, - новой цели, мечты. Во-первых, грузовой вертолет. Стоит он недешево, но без него реально не обойтись; поэтому люди с годовым доходом менее лимона баксов (евров точнее) отсеиваются автоматом. Далее, нужен землеотвод, а с ним нужны люди способные протолкнуть его в правительстве края (или республики, не знаю), что стоит опять не меньших денег. Чем на вертолет то есть. Нужны в больших количествах стройматериалы, а их доставка даже в ГорноАлтайск весьма затруднена – ведь там нет железной дороги, а если везти их до Ело машинами, себестоимость возрастет в разы. Их. Вершина почти лишена растительности, это хорошо, разрешения на вырубку леса не потребуется. Нужны склады в Ело, под стройматериалы, горючее для вертолета и место под стоянку вертолета. А люди там сильно пьющие, я это понял сразу, еще не видя никого из них. Невозможно не пить в таком месте, ежедневно находя реальные свидетельства собственной ничтожности, малости, бессмысленности любых ценностей, любых глосс, кроме замка на вершине горы. Реально оценив свои силы, я покинул мир шизофренических бредней и скромно решил перебраться сюда, на закате жизни, а именно в одном из следующих случаев:
- когда у меня обнаружат рак, опухоль какой-то там решающей стадии, и подтвердится таким образом тезис об изначальной гнилости моего позвоночника, хребта лишенного твердости;
- когда хребет этот сообразно законам развития сколиоза искривится таким образом, что я не смогу этого скрыть, не имея возможности надеть жарким летом – майку с короткими рукавами;
- когда деньги закончатся и Оля уйдет от меня, либо, наконец
- когда я наконец заебусь выполнять определенную и навязанную мне обществом либо принятую на себя по своему недалекому усмотрению социальную роль (а именно – добывать деньги для Оли);
(впрочем пункты со второго по четвертый стоит вычеркнуть, пожалуй, - по последним данным мой мануальный терапевт заверил меня что все ОК, недуг бля отступил; деньги не закончатся – это закон, пусть он тяжел для меня иногда, вроде кармы; также не заебусь – и это закон, подзаконный акт точнее; что касается рака, то принять смерть через это реально западло, достойные люди к которым я несомненно отношусь никогда не мрут от рака, на крайняк от сердечно-сосудистых заболеваний, а так от передоза, от перепоя, или в колодец упасть, или пойти за грибочками на аптыргу и пропасть, да короче масса вариантов, но от рака западло)
- именно тогда я куплю себе домик – непременно с печным отоплением, и стану жить в нем, горбатый, больной раком четвертой стадии, покинутый Олей и без гроша в кармане, - я буду питаться исключительно картофелем, носимым мне убогому добрыми односельчанами, буду топить по-черному, не открывая заслонок, печь, чтобы лицо мое было черно, руки мозолисты, и огонь из моей печи отбрасывал тень, от моего горба, на закопченный потолок. И когда настанет срок, когда я не смогу более бороться с болезнью, социальным отчуждением по морфологическому признаку, с одиночеством и холодом долгой снежной зимой – я взойду на вершину, чтобы вновь убедиться что все не так, что пространства не пусты, что я не петр мамонов, что лавина скрытых звуков вновь вызывает временную глухоту, многократно отражаясь в местных стенах, невидимого стоунхенджа на вершине горы, и что я снова молод и весел, не имею ничего за спиной и готов умереть за это, и умру там, за все. Мир снова станет люминофором, я выпрыгну из тела, из костюма из смокинга, в космос, хоть на секунду стану наконец реально богом, стану счастлив. Стану сиреневым хлебом для односельчан, белым дождем, вакуумом свободы. Мистер Че – скажут обо мне, о том, кем я был до того как стать хлебом, дождем, пустотой, - и забудут о чем или о ком говорили.
Но это будет еще нескоро – разумно решил я и опять излечился от рецессивного шизофренического криза, - ведь можно так сказать? Я было поехал дальше по дороге, на Верх.Ело и Ябоган, но асфальт кончился в 500 м от Ело, мне стало жалко Пежо, и я развернулся на обочине. Дорога в том месте делала петлю, следуя расщелине меж двух гор, и я стоял в вершине этой петли, только переехав мост через ручей, или не переехав? – огромное поле с десяток футбольных полей лежало передо мной. От нечего делать я разглядывал поле, склоны и вершины гор, - и тут заметил орла, или коршуна скорее, настолько он был большим. Он то набирал высоту, то парил, то падал вниз. Он хотел есть, и я тоже. «Это тоже мой зверь», - подумал я и подумал также об Оле, что это она должна бы была быть здесь и видеть орла, и подумать что вот он, ее зверь, - а не я. И я поехал в магазин, в Ело, я там купил булку хлеба и бутылку воды, пустоты же у меня было своей, и началось мое возвращение якобы домой, якобы к Оле, якобы строить жизнь, от которой я на самом деле давным-давно отказался. С того места я видел орла, или чуть ближе, были видны высокие горы на горизонте со снежными вершинами. Позже я нашел их на карте, они должны были называться «Беляши».
Обратный путь.
Обратный путь был эмоционально бледен, скуп, в миноре полностью, хотя некоторые положительные моменты несомненно были.
На трезвую голову на вершине Семинского перевала был обнаружен вроде центр олимпийской подготовки сборной россии по биатлону, не то лыжам, не помню. И вообще там было как-то цивилизованно, по-европейски, по-швейцарски даже. Кажется, я выпил там кофе, даже, как-то.
Также было интересно посетить ГорноАлтайск, с этой дорогой у подножия горы, что все обещала приближение к ГорноАлтайску, но обманывала, и собственно город, за многими холмами и спутниковыми антеннами, видимо обычное ТВ там не ловится вовсе, и обратная эта же дорога, вся уже в тени этой горы во внезапно наступивших сумерках уже многие дебилы фары повключали.
К Бийску я уже конкретно спал, и как доехал до Барнаула не помню вовсе. Запомнился только новый мост уже в самом Барнауле, возникший невесть откуда, очень длинный и широкий, и людей, побросавших машины на обочине и смотрящих на закат, теперь уже почти погасший. Хотя скорее они все ловили рыбу, я просто не разглядел их удочки, - сильно хотел спать, - ведь это же Барнаул, там не должны любоваться закатом, там должны трахаться по возможности за деньги, эти же деньги отбирать у лохов и коммерсантов, сидеть в барах-ресторанах или дома и пить пиво под свежепойманную сушеную рыбу. Река Называлась. Обь.
Я устроился в ту самую гостиницу, где останавливался в каждый свой приезд, где впервые купил проститутку в 95-м, и где гротескного вида шлюхи кинули меня на смешные деньги в 97-м, и где умер Гербер в далеком и никому уже не нужном 96-м. Номер я не заказывал, допил купленное в ларьке пиво и мгновенно заснул, черным сном без снов; впереди не было ничего. Утром я встал рано, хотя светило уже солнце, сел в машину и уехал быстро и ни о чем не жалея. После Тальменки пошла неосвоенная дорога, прогоны похожи на омские, ландшафт будто бы из-под какого-то таганрога, как поется в песне для необремененных культурой слушателей.
Так до Искитима. Там электродный завод, и я ждал экологической катастрофы, ее все не было. Было какое-то слишком уж золотое солнце, проникающее в каждую щель рельефа, и вот там, в этих щелях – как раз обнаруживалась эта зараза, продукты сгорания углеводородов на этапе их превращения в графит. … «на новоуфимском игольчатом коксе»…
Скоро был Бердск, это было уже неинтересно, был блуд в Новосибе, и опять я не мог найти Красный проспект, лень было карту открыть, опять пробки на Станционной-Широкой-Троллейной, выезд от стеллы и полет на Омск (не помню - в этот раз, но скорее раньше – ко мне на посту подсадили наркополицейского до Барабинска, он платил разговорами, как пишут теперь на 74.ру – но в итоге я бы и бесплатно его довез, хотя про Барабинск и Куйбышев я сам просил его рассказать, - не помню что, но было довольно интересно, историко-топографические подробности пикантно перемежались в его рассказе с уголовной хроникой региона, получилось вроде 600 секунд, только дольше, - я высадил его на мостах, и дальше ехал уже яснее чувствуя, ощущая истинную, тотальную свободу).
Т.к. был уже воскресный вечер к тому моменту как я въезжал в Ишим, я решился быть туристом до конца и двинул на Тюмень с целью проехать через Ебург. Ошибка была. Что в окрестностях Тюмени, на окружной дороге, что на всем пути в Ебург, - ехать было невозможно из-за узкой дороги, траффика и знаков. Я очень устал, слегка заблудился в съезде с Сибирского тракта на Кольцово, в результате ехал по нештатной дороге на Арамиль вдоль очень большого поля, зоны снижения перед полосой аэропорта. Екатеринбуржцы на десятках, может и сотнях машин, хаотично разбросанных на дороге, на обочине, на поле – любовались закатом. Тут уже не было вариантов с удочками, и я реально охреневал от разности менталитетов. У нас такое не то что исключено – просто дико. То есть кто-то может и может любоваться закатом в Челябинске, но никому не скажет об этом, не желая быть социально уязвленным, пораженным, предпочтет замаскировать такое непотребство в форму типа например отдыха в машине на закате с бутылкой пива и миньетом, либо как-то хитрее, - но в любом случае им, нам, не выйти из машин целыми толпами не стесняясь и не боясь обнаружить в толпе знакомого, сослуживца, начальника, побросав незакрытые машины и долго смотреть на солнце слегка приобнявшись – немыслимо.
Так я и поехал охреневший в родной город, еще больше теперь похожий на Майами Чилли Палмера, прочь от влюбленных, романтиков, навстречу Оле, которая меня якобы не ждала.
Если Вам понравились заметки, можете сообщить об этом автору по системе обратной связи.
Для этого поставьте галочку напротив соответствующего выбора:
да, я хочу продолжения, заметки мне кажутся гениальными
ничего не имею против продолжения, на досуге обязательно прочту
было интересно, но больше не надо
иди в жопу, автор
Администратор проекта обработает результаты опроса, и от этого будет зависеть дальнейшая судьба произведения. Воспользуйтесь уникальным шансом быть соавторами истории.
Помните, однажды Гоголь уже сжег второй том «Мертвых Душ». Если бы у него был Интернет, мы жили бы сейчас в другом мире, где каждый школьник прочел «Мертвые Души возвращаются»
вернуться